Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

В этой же статье В. Я. Кирпотин говорит: «Политическая осмысленность сделала Некрасова из версификатора и литературного поденщика истинным поэтом. Отсюда становится ясным, насколько не прав К. И. Чуковский в своей книге о Некрасове (изд. Кубуч, 1926), утверждая, что унылый ритм Некрасова, особая заупокойная пульсация его стиха сделала его великим поэтом… И в другом месте той же книги, в более общей форме: “Ритм всякого великого лирика есть проявление его основного душевного склада, его темперамента, и не следует ли изо всего вышесказанного, что ритм в поэзии Некрасова, как и во всякой поэзии, есть явление первичное, а образы – явление производное, если не всегда и не всецело, то часто и в значительной степени обусловленное и даже порожденное ритмом?” Нет, не так, конечно. Сначала у Некрасова развились и утвердились особые политические мысли, сначала Некрасов занял свое вполне определенное место в политическом лагере революционной демократии в России, и только после этого и вследствие этого Некрасов сумел открыть и усовершенствовать семантические формальные особенности своей поэзии».

В данном споре прав, безусловно, Чуковский. То, что В. Я Кирпотин называет «формальными особенностями», является сутью поэзии, ее главным внутренним стержнем.

Корней Иванович видел, в какое время живет, спорить не стал, а попытался добиться более благоприятного высказывания о себе перечислением того, что успел уже сделать в некрасоведении. Он пишет В. Я. Кирпотину 1 сентября 1935 года (Л.Б. Каменев уже дважды осужден за одно и то же несовершенное преступление):

«Я рад, что довелось хоть мельком выяснить наши отношения. Ведь невозможно делать совместную работу в атмосфере вражды. А иной атмосферы Ваша статья[23] не создает.

Я считаю себя вправе притязать на другое отношение с Вашей стороны. Вам лучше других известно, что я отдал работе над Некрасовым около двадцати лет, отыскал несколько тысяч его неизвестных стихов, заполнил почти все цензурные бреши, дал каждому его стихотворению комментарий – и что эта работа не только не получила признания в журнальногазетной критике, но была встречена несправедливой и безответственной бранью.

Я, конечно, далек от мысли, что работа моя безупречна, но это – большая работа, проделанная с максимальной любовью».

Далее Чуковский говорит о своем стиле. Понимая его изъяны, старается его исправить, ставит перед собой вполне определенную задачу: «А стиль? Я десятки раз переписывал каждое свое примечание, чтобы оно не отзывалось казенной академичностью, а было бы изящно, литературно, свежо, лаконично».

Задачу легче поставить, чем выполнить. Работая над «Секретом», Корней Иванович поделился своими трудностями со старшим сыном: «Я корплю над повестью, но пишется вяло, и я все время чувствую, что взялся не за свое дело». 8 февраля 1941 года признался ему же: «Мой стиль испорчен многолетней газетной поденщиной». 12 ноября 1949 года жаловался Ю.Г. Оксману: «Я кропаю свою книгу о Некрасове, заметок у меня множество, мыслей полна голова, а на бумагу ничего не ложится. Фразы бревенчаты и суховаты».

Ценой огромных усилий Чуковскому удалось достичь значительных результатов. Они были замечены и оценены. В 1962 году за книгу «Мастерство Некрасова» (она к этому времени выдержала несколько изданий, и каждый раз, подготавливая ее к печати, автор совершенствовал стиль своей работы) писатель получил Ленинскую премию.

Писатель признавался, что каждая литературоведческая работа стоила ему «больше труда и душевного напряжения, чем шестьдесят “Мойдодыров”», – потому что он при этом шел против своего жизненного призвания. Когда же Чуковский сочинял стихи для детей, он становился самим собой, одолевавшие, мучившие его вихри лжи преображались, превращались в неудержимые взлеты фантазии. Всю жизнь Корней Иванович в душе был ребенком, потому и давались ему так легко «Мойдодыры».

Глава 3 Встреча с Крокодилом

Первый детский поэт

Первые шаги навстречу к своему Крокодилу Корней Иванович сделал еще в детстве. Он вспоминал:

«Мы жили в большом городе на окраине города. В нашем дворе с утра до ночи копошились десятки детей, которые вечно дрались, кувыркались, подставляли друг другу подножки и ревели на все голоса.

Но в дальнем конце двора, у забора, было тихо; там стояли “колымажки” – огромные полукруглые ящики для вывозки мусора. Я любил пробираться туда перед вечером, ложиться на спину в одну из колымажек, класть кулаки под голову и выдумывать всякие самодельные сказки. Иногда я тут же сочинял что-то вроде стихов и тихо напевал их, как песню.

Мне было в то время около двенадцати лет. Я учился в третьем классе гимназии… Некоторые стихи я записывал в небольшую тетрадку, которую прятал от всех. Обложка тетрадки была из черной клеенки, и на этой клеенке я вырезал перочинным ножом:

“Полное собрание моих сочинений”