В 1955 году я сопровождал прибывшую из Сталинграда делегацию в поездке в Ковентри, ставший в годы войны городом-побратимом Сталинграда, и лорд-мэр города Феннел дважды давал обеды в честь делегации. На одном из них в то еще суровое послевоенное время за столом не подавали вино, стояли только бокалы с водой, но тем не менее, чтобы позволить делегатам закурить, провозгласили тост за королеву. Наши делегаты изумлялись («чокаемся водой за королеву!»), а один из них при отъезде говорил, что это едва ли не самое сильное его впечатление от Англии.
В 60-е годы, работая в Канаде, я познавал все тот же английский протокол, но уже «с американским произношением». До королевских скачек там дело не доходило, но раз в году, именно — 1 января, все дипломаты ожидались с утренним визитом к генерал-губернатору, представляющему королеву на посту главы государства, причем непременно во фраках, которые мы должны были арендовать в специализированных компаниях (это был их гарантированный заработок). Тосты за королеву на обедах уже не провозглашались, и поведение на приемах было более демократичным и деловым, а одежда — не столь чопорной.
Первый год я работал при после А. А. Арутюняне, опытном дипломате, докторе экономических наук, в прошлом — представителе СССР в различных экономических организациях ООН. Он и его обаятельная жена органично вписались в светское общество Оттавы и Монреаля, тем более что они хорошо владели английским и французским языками. Следуя местному протоколу и обычаям, посол на приемах без лишних церемоний мог беседовать, так сказать, «с ходу» с любым интересовавшим его лицом, непринужденно переходя от одного к другому.
Сменил Арутюняна И. Ф. Шпедько, многие годы служивший на Востоке — в Иране, Афганистане, Пакистане. Ему с трудом давался английский язык, но, возможно, еще труднее ему было перестроить свое поведение на деловых встречах с канадцами и на приемах.
Он постоянно опаздывал, причем долго не хотел придавать этому серьезного значения. Так, опоздав на четверть часа при посещении заместителя министра, а то и министра, он, усаживаясь в кресло, начинал добродушно рассуждать, как это принято на Востоке, о погоде и природе и о чем-то еще, полагая неприличным сразу приступать к делу. А собеседник тем временем нетерпеливо ерзал в своем кресле.
Но со временем он переборол себя. Помогло и то, что пару раз его «проучили» важные канадские лица, к которым он позволил себе прийти с опозданием: его задерживали с приемом на такое же количество минут.
С одеждой проблем не было. Одевался посол как подобает, а в смокинге или фраке был особенно импозантен. Очень приятен он был в неофициальной обстановке — раскованный, добродушный, обаятельный, что очень важно для дипломата.
Нужно отметить, что после успешного проведения в Монреале Всемирной выставки «ЭКСПО-67» Канада начала стряхивать с себя некоторую «дремоту» и обновляться. Появление ультрасовременного, «нестандартного» Пьера Трюдо на посту лидера правящей либеральной партии, а затем и на посту премьер-министра оказало на традиционный протокол действие, подобное свежему ветру. Трюдо мог, не задумываясь, появиться на важной церемонии в галстуке невероятной пестроты и ширины, а то и без оного, в легкомысленных панталонах и желтых ботинках. Я храню вырезку из оттавской газеты, где Трюдо, одетый подобным образом, весело беседует с надутым и во фраке американским послом Баттеруортом.
Перенесусь вновь в Лондон, где я работал вторично в 70-е годы. Англия менялась, и более гибкими становились протокольные каноны. Хотя, как было сказано выше, королевский двор хранил, насколько возможно, давно заведенный ритуал.
Посол М. Н. Смирновский, с которым я проработал около года, прекрасно знал англичан и их порядки, очень хорошо усвоил их чувство юмора и их сдержанные манеры, в частности чисто английскую манеру избегать в разговоре преувеличений. Она выражается великолепным словом «understatement», что можно перевести как «оценка баллом ниже». Иными словами, если англичанин в ответ на услышанное заметит: «Довольно забавно», — то это значит, что ему на самом деле очень смешно.
А вот новый посол Н. М. Луньков, прибыв в Лондон с богатым опытом работы в Швейцарии, Австрии, Германии, Швеции, Норвегии, не сразу мог привыкнуть к этой особенной английской сдержанности и недосказанности. Увлекаясь, он в беседах с англичанами еще долго не мог избавиться от преувеличений. Зато Николай Митрофанович Луньков быстро располагал к себе собеседников своей общительностью, умением пошутить, знанием послевоенной Европы и полдюжины европейских языков. Он придавал особое значение своим контактам в высших английских кругах, близких к королевскому двору, и преуспел в этом.