Каким быть человеку?

Марго. Ну, сложно объяснить, мне не очень-то понятно слово уродливый, но ладно. Я решила, что моя первая идея слишком концептуальная и, скорее всего, приведет к чему-то красивому. Я хотела измазаться краской, сесть на холст, словно моя жопа – это восход солнца, а потом нарисовать радугу, вылетающую из жопной дырки, и я подумала: «Отлично! Это очень крутая идея! И такая смешная!» Я хотела сделать ее размером метр двадцать на полтора. А потом подумала: «Нет! – ведь я себе ее уже представила – это неправильно, надо больше следовать интуиции». И я решила: «Подойду к этому интуитивно», и получилось то же самое!

Шила. А почему метр двадцать на полтора?

Джон. Непонятно.

Марго. Ну, это уродливый размер.

Шолем. А мне кажется, что уродливый размер – это девяносто на сто двадцать. Он больше обычного.

Миша. Можете объяснить мне, я ведь никогда не учился в художественном училище, почему картина не уродливая и классная, а просто уродливая?

Марго. Ну, тут сложно сказать, потому что уродливое мне зачастую очень нравится, поэтому я пыталась придумать такое уродливое, которое мне бы не нравилось или даже вызывало отвращение.

Шила. То есть ты думаешь, что инстинкт ведет тебя к красоте и что здесь тебе надо было поступать контринтуитивно?

Марго. Ну, всё, что мне нравится – уродливо-красивое. Для меня пример истинно уродливого – это обтягивающие голубые джинсы с ковбойскими сапогами и тонна косметики, нечто стесняющее. Это по-настоящему уродливо. Ну или, еще пример, очень подробный рисунок деревянной лошадки. Всё сдержанное мне кажется по-настоящему уродливым. Не уродливым в глазах всего мира – люди любят такое – а просто, по мне, так это выглядит ужасно. Выглядит как смерть.

Шолем. А было ли что-то в процессе создания картины, с самого начала и до конца, что пошло не по плану?

Марго. У меня не было плана.

Миша. Было ли что-то неожиданное?

Марго. Я начала снимать фильм, потом нарисовала эту картину и, когда вернулась обратно к своим основным проектам, поняла, что рисую теперь совсем иначе!

Шолем.Правда? Как?

Марго. Сложно сказать…

Джон. У меня тоже есть вопрос: тебе было бы обидно, если бы картину выкинули на помойку?

Марго. Нет.

Шила. Мне она нравится! Хочу повесить ее на кухне.

Марго. Забирай!

Шила. Как ты поняла, что надо остановиться? Понимаешь, о чем я?

Марго. Ой, знаешь, я очень старалась ничего не исправлять.

Шила. А цвета тебе тоже кажутся уродливыми?

Марго (устало). Не знаю. Я оглядела всю палитру, и инстинкт подсказал мне: черный и желтый, черный и желтый. Ну, то есть это как-то быстро решилось. Типа: мне надо плавно размыть оранжевый шар. И когда это заметил Миша, он сказал: «Я, кстати, представлял себе оранжевые круги на белом фоне!»

Все смеются.

Короче, абстрактное – это данность, потому что вроде следуешь интуиции, но всё и так было абстрактно, а потом превратилось в вагину.

Шолем встает и подходит к картине.

Шолем. В общем, думаю, мои подозрения подтверждаются. Цвета уродливы. Желтый с черным – это уродливо по классике, а форма в нижней правой половине – почти большой палец. Мне это кажется отталкивающе уродливым. И вот эти капли тоже очень уродливые, ничто не огорчает меня так, как капли. Это как вульгарная стенография экспрессии…

Марго. Вот такая рецензия по мне! Офигенно!

Шолем. Но, видишь ли, тебя спасает твой стиль. Всё, что в этой картине неуродливо, – это твои штрихи. Я прямо как чувствовал, что так и будет! Завиток этой линии и вот эти две полоски невероятного красного цвета…

Марго. Так и знала, что ему это понравится! Прямо думала: надо поправить!

Шолем. …и то, как композиция расположена на этом великолепном гранатово-оранжевом фоне. Это тоже так необычно. Твой стиль повсюду на этой картине. Твоя проворная, ищущая линия – везде. И это одно из самых сильных твоих качеств, как художника. Ты не уничтожила следы своей кисти. И хоть ты и говоришь, что хотела создать этот отвратительный образ, твоя сила всё еще на этой картине. Твой почерк виден во всем, что ты делаешь!

Марго (смеется). Мне так лестно не было никогда в жизни!

Шила. А если бы эта работа каким-то образом оказалась на групповой выставке и твое имя написали бы рядом, тебе было бы неловко?

Марго. Нет. Я бы могла отдать это на выставку, если бы подписала Конкурс уродливой картины с Шолемом. Я не была бы против. Но мне не хочется компрометировать собственную работу. Моя работа может иногда как-то рассказывать о моей жизни, но я делаю это осмотрительно, а в этом случае пришлось бы прямо в названии всю правду написать.

Шила. А в галерее Кэтерин Мюлерин ты бы это смогла выставить? Если бы она пришла к тебе в мастерскую и сказала: «Марго, мне нравится это новое направление в твоей работе?»