Какими мы стали

– Не прогнали бы. Ножом я пошел тыкать не из-за этого. Я… Мне захотелось почувствовать власть над своим страхом. Такую, знаешь, мерзкую, как у взрослого над беспомощным ребенком. И это я сейчас понимаю, что надо было влепить себе пощечину – как тебе; надо было остановиться и поискать другой путь. Но тогда я подумал: докажу, что могу быть опаснее хтоней, – и полегчает.

– Полегчало? – ядовито интересуется Лютый.

Опоминается: эй, что за тон, ты на заказе или где? Но отмахивается от мысли извиниться: сегодня имеет право.

– А сам как думаешь? – не менее ядовито отвечает Костя.

Судя по тому, что он позвал объясниться, а не подкараулил в переулке и не вспорол живот, – нет.

Вспомнив, как протаскивал сектантов через хтоническую тень, Лютый присматривается: все-таки показалось тогда или?.. Нет, у Кости нет рогов, как хтоническое зрение ни напрягай. Значит, показалось.

Или рога были не у него.

– Я не горжусь. Не думаю, что я герой. – Он криво ухмыляется и, подняв голову, продолжает не громче, но яростнее: – Я чудовище. Меня в психушке надо запереть. Я боялся чудовищ – и вот, решил сам таким стать. Ведь когда ты чудовище, не ты боишься – тебя боятся.

Лютый выдерживает его взгляд глаза в глаза – упрямый, словно Костя изо всех сил пытается убедить в своей чудовищности, ради этого и позвал, и если не справится… А что, собственно, тогда будет?

Уткнувшись лбом в ладони, Костя вздыхает:

– Зачем я это рассказываю? Мне посоветовала Лена, потому что она меня ужасным не считает. Сказала узнать твое мнение и тогда уже что-то решать. Поэтому, – он морщится, – давай ты скажешь, что я чудовище, и мы разойдемся.

О, как велик соблазн ровно так и сделать! Разве Костя не прав, разве после такого поступка – и такого монолога! – человек не перестает считаться человеком?

Хватит быть хорошим, добрым, всепонимающим и всепрощающим! Именно таких потом и находят мертвыми в заброшках!

Лютый, скрипнув зубами, просит:

– Можно еще чаю? Мне надо подумать.

– Да чего тут… – хмурится Костя. Но не договаривает, послушно встает и включает чайник.

И чудится – или в нем мелькает проблеск надежды? Значит, не просто так рассказал; значит, смеет мечтать о прощении.

Непростая задачка.

Шумит чайник, Костя покусывает костяшку указательного пальца, за приоткрытым окном воет ветер. Лютый смотрит, слушает – и думает.

Вспоминает, как опасался надевать наушники, как мотался только на работу и обратно, в крайнем случае в магазин, точно никаких прогулок – особенно в одиночестве. Как на йольском корпоративе пошел просить помощи у лесной хтони – чтобы вернуться к ощущению себя-чудовища и перестать дрожать, потому что слова не помогали.

Как в тот день они с Тори ехали в офис, вцепившись в руки друг друга и оглядываясь на всех людей в темной одежде.

«Ты не обязан прощать. Такое не прощают. За такое можно мстить – кроваво и жестоко; и никто не осудит».

Но. Но. Но.

Костя наполняет его кружку кипятком, возвращается на стул и бросает взгляд исподлобья: ну как, мол, готов дать ответ?

– Видишь ли, – улыбается Лютый, – с точки зрения природы чудовище тут я. С точки зрения морали… Да, пожалуй, ты, потому что тыкать ножом в того, кто тебе ничего не сделал, – мерзко и низко. Но если подумать… как вообще судить, кто чудовище, а кто – нет? Особенно когда мы рассматриваем не всю жизнь, а отдельно взятый момент. – Он фыркает: – Я, знаешь ли, тоже не всегда правильно поступал; например, в детстве заехал когтями по лицу одному мальчику.

– Это не то же самое, – сгорбившись, отрезает Костя.

– Зависит от точки зрения. На моем горле и следа не осталось, а у него были три кровавые полосы. Потом зажили, конечно, но все-таки.

Кажется, Костя настроен спорить дальше: от него веет угрюмым, будто поздний осенний вечер, несогласием. И Лютый, вздохнув, превращает сложный разговор в привычное чаепитие, то есть заполняет крошечную квартиру умиротворением. «Выдохни. Успокойся. Расслабься. Все хорошо».

Замолчав на полузвуке, Костя разглядывает его хтоническую сторону – это ощущается как легкая щекотка. И выдыхает:

– Какой ты все-таки… жуткий.

Но – вот забавно – страх в нем мешается с искренним, детским любопытством. Может быть, не все внутри сгнило, есть еще надежда?..

– Скажу так: я выбираю не считать тебя чудовищем. Не только потому, что я весь такой добрый и хороший, но и потому, что постоянно считать кого-то чудовищем требует кучи сил. Я эти силы лучше потрачу на себя и свою жизнь. А вот как тебе думать, не подскажу. Решай сам.

Костя кривит губы – то ли обиженно, то ли чтобы не расплакаться. Отпивает чай, который не трогал с самого начала разговора, выдыхает:

– Значит, ты меня… нас… не ненавидишь?

– Я вас даже не боюсь, – пожимает плечами Лютый. Вспомнив про екнувшее сердце, прибавляет: – Ну, почти.

– Спасибо, – шепчет Костя. Потирает лоб и вытаскивает телефон. – Можно тебе на карту скинуть? Или, если нужна наличка, прогуляемся до банкомата.

Выходит, он услышал все, что хотел? Заказ можно считать завершенным?

– Можно на карту, – соглашается Лютый. И, диктуя номер, радуется, что вот-вот отсюда сбежит.