Какое дерево росло в райском саду?

Уильям описал эту встречу с нарциссами лишь два года спустя. И ученые скептики и педанты (каким был в те дни и я), узнав, что Вордсворт черпал вдохновение в восторженном и подробном описании из дневника сестры, посчитали, что стихотворение «Нарциссы» по сравнению с дневником Дороти не просто выглядит как уголок поэзии из приходской газеты – в нем попросту написана неправда. В день встречи с нарциссами Уильям был, мягко говоря, не одинок. Но в этом-то и дело. Люси Ньюлин в своей блистательно-сочувственной монографии о творческом союзе Вордсвортов с подзаголовком «Весь мир друг в друге» (“All in Each Other”) реконструирует случай, благодаря которому могла появиться на свет эта поэма[116]. Уильям, Дороти и Мэри встретились и, скажем, беседуют после ужина, и что-то побуждает Дороти прочитать дневниковую запись о той апрельской прогулке. Это рассказ о случае, который с нежностью вспоминают и брат, и сестра, и Мэри тоже рада его послушать, поскольку, хотя в тот день ее с ними не было, именно она, согласно письмам Уильяма, помогла ему создать «две лучшие строчки» стихотворения – “They flash upon that inward eye / Which is the bliss of solitude”. «Нарциссы» – семейное творение. Лирический герой, «я», – не буквально Уильям, бродящий в одиночестве, томно прикрыв глаза ладонью, а, по выражению Люси Ньюлин, «лирическое высказывание как таковое». Мне это становится понятным, если представить себе, что это стихотворение – отправная точка классической романтической траектории: сначала нам дают абстрактное, эфирное представление о «природе», а затем оно внезапно низводится на землю, в реальность, и это достигается описанием веселого танца содружества цветов, где отражены теплые дружеские чувства, владевшие в тот день Уильямом и Дороти, которым было так уютно друг с другом.

Думаю, нарциссы золотого треугольника вернули на землю и меня, но не потому, что их оживленный танец меня подбодрил. Признаться, не помню, чтобы они вообще двигались. Вероятно, день был безветренный, но, думаю, причина не в этом. Думаю, что я наслаждался именно их укорененностью, их вегетативной любовью к родине. А еще они были прекрасными земными созданиями. Мы с Фрэн тщательно изучили все отличительные особенности цветов: сердцевина и венчик окрашены в разные оттенки желтого, шесть лепестков венчика образуют у сердцевины неглубокую чашечку. Мы отметили и гордую осанку цветков, и как стебли отклоняются друг от друга, как будто в готовом букетике, и как еле заметно серебрится нижняя сторона листа. Однако меня тронула даже не внешняя красота нарциссов, а их настоятельное вещественное присутствие. Я добавляю слово «вещественное», поскольку ни о каких духовных эманациях речь не идет – цветы просто есть, здесь и сейчас, они есть в том смысле, что «все на месте и все хорошо». Меня тронула их принадлежность этому краю и то, как люди способствуют их сохранности и процветанию – не как дерзкие селекционеры, хозяева природы, которые управляют жизнью цветов и разводят их, а как друзья и соседи, которые заботливо показывают нарциссам, где еще можно расти (и заодно не стесняются получить с них толику денег), и налаживают взаимовыгодное партнерство.

18. Об опылении. Незабудка Китса

Линней рассчитывал, что его система классификации растений согласно устройству их репродуктивных органов станет понятнее, если тычинки, мужские органы, называть «мужьями», а женские рыльца и пестики – «женами» или «невестами». Поэтому описание класса Enneandria звучит как «Девять мужчин в покоях одной невесты, с одной женщиной», а

Adonis выглядит как настоящая оргия, в которой участвует по сотне представителей каждого пола. В результате он не просто не сумел выразить свою мысль – щепетильной публике XVIII века оказалось не по силам зрелище целого царства сексуальных и, хуже того, крайне распущенных растений. «Британская энциклопедия» клеймила Линнея: «Никак не ожидаешь натолкнуться в ботанической системе на отвратительные непристойные намеки». С ней горячо соглашался преподобный Ричард Полуэл. Его поэма “The Unsex’d Females” («Неженственные женщины») была стихотворной пародией на Дарвина, в которой он бичевал как безнравственные растения, так и вольномыслящих женщин. С особенной язвительностью он писал о Мэри Уолстонкрафт, женщине, которая самостоятельно получила образование, в 1792 году написала “A Vindication of the Rights of Woman” («В защиту прав женщин») и была скандально известна своими любовными похождениями: ее Полуэл уподобил классу Collinsonia

 – «два мужа в постели с одной женой», которая наслаждается «радостями ботаники»[117].