Какое надувательство!

— Опасный был человек, Майкл. Отчаянный— Финдлей вынырнул из кухни и протянул мне чашку из тончайшего, испещренного трещинками фарфора с дымящимся чаем. — Но никоим образом не порочный. Способный на сильные чувства и великую личную преданность, я бы сказал. Но — обозленный. Раздавленный обстоятельствами. Ему так и не удалось завести нормальную семью: много лет он скитался по всей стране, работал на заводах, устраивался на случайные заработки, все ближе и ближе опускаясь в тот мир, где частное предпринимательство переходит в преступление. Ему неплохо удавалось держаться за счет собственной многогранности и личного обаяния. А он был весьма обаятелен — и довольно симпатичен, чеканной такой красоты. Помню, глаза у него были — как синий бархат, а ресницы — очень длинные и пушистые. Почти как у вас, если вы позволите мне этот небольшой комплимент.

Я смутился и отвел взгляд.

— Меня так и подмывало попытать с ним счастья, но склонности его слишком отчетливо указывали в совершенно противоположном направлении. Бык-производитель до мозга костей. Он утверждал, что в свое время покорил немало женских сердец, и у меня не было причин в этом сомневаться. Если говорить коротко — симпатичный мерзавец, довольно распространенный тип личности в первые послевоенные годы, хотя его выходки извинить было гораздо легче, чем поступки многих других.

— И что же вы ему рассказали?

— Ну, во-первых, я сказал, что выступаю от имени семейства покойного Годфри Уиншоу. Уже одно это произвело на него ошеломляющее впечатление. Он сразу оживился и даже впал в раж. Было ясно, что к Годфри он питал самую преданную дружбу.

— Годфри у всех, похоже, вызывал такие чувства — сама Табита крайний тому пример.

— Вот именно. Так мы, естественно, подошли к теме сбитого самолета, и встал коварный вопрос, стоит ли мне упоминать о Табите и ее экстравагантной теории. Как выяснилось, избежать этого все равно вряд ли бы удалось, поскольку сам Фаррингдон почти не сомневался: немцы получили наводку. Он сказал, что их самолет засекли задолго до прибытия в назначенную точку — при любых иных обстоятельствах радары ни за что бы его не определили. Врага каким-то образом предупредили об их миссии. — Финдлей допил чай и глубокомысленно уставился на осадок чаинок, словно читал в них будущее. — Мне сразу стало видно, что за прошедшие восемнадцать лет этого человека ни на единый день не оставляла мысль о том инциденте — ничего не понимая, он без устали размышлял над этой загадкой. Придумывал, как поступил бы с негодяем, сведи их судьба. — Детектив поставил чашку и покачал головой. — Опасный человек, Майкл. Отчаянный человек.

Финдлей остановился у окна и, в последний раз оглядев вечерний пейзаж, затянувшийся моросью и холодом, задернул тяжелую, местами поеденную молью штору.

— Уже поздно, — произнес он. — Быть может, вы останетесь на ночь и мы продолжим историю утром? К несчастью, квартира моя слишком мала, в ней только одна постель, но…

— Всего лишь без двадцати девять, — заметил я.

Финдлей смущенно улыбнулся и сел напротив с сокрушенным видом.

— Я знаю, это бессмысленно. Вы видите уловки жалкого старика насквозь. Разумеется, я внушаю вам отвращение. Только постарайтесь этого не выказывать, Майкл, — вот все, о чем я прошу.

— Дело вовсе не в этом…

— Прошу вас, не нужно меня жалеть. Вы приехали, чтобы совершить обычную сделку, я это понимаю. Как только вы получите свое, меня можно будет отбросить за ненадобностью, как ненужную тряпку.

— Напротив, я…

— Продолжим. — Он властно взмахнул рукой, призывая меня к молчанию. — В мои намерения не входило посвящать в свои победы одиозного адвоката, поэтому по возвращении в Йоркшир я немедленно попросил о личной аудиенции с Табитой, каковая и была организована. Клиники, как я обнаружил, можно достичь лишь после длительной поездки через торфяники, и от одного ее вида я исполнился трепета и мрачных предчувствий. Вероятно, в той местности существует всего одно сооружение, способное сравниться с нею унынием и заброшенностью. Я, разумеется, говорю о поместье Уиншоу-Тауэрс.

Меня проводили в личные апартаменты Табиты на верхотуре одной из высочайших башен всей постройки. Уверяю вас, у меня не сложилось впечатления, что я разговариваю с безумицей. Конечно, в комнате царил крайний беспорядок. Там невозможно было перемещаться из-за кип журналов, кошмарные названия коих как-то соотносились с авиацией, бомбардировщиками и военной историей. Но сама женщина предстала передо мной довольно-таки compos mentis[68]. Чтобы быть кратким, я рассказал ей о своей находке, и Табита отреагировала весьма спокойно. Сказала, что ей потребуется немного времени, чтобы обдумать эту информацию, и спросила, не буду ли я так любезен занять себя чем-нибудь примерно на полчаса — например, погулять по территории больницы. После прогулки я вернулся, и она вручила мне письмо, адресованное мистеру Фаррингдону. И только. Я не спрашивал о его содержании — просто опустил в почтовый ящик, вернувшись в город.