Какое надувательство!

Я задумался над рассказом Финдлея.

— Судя по тому, как вы его описали, я бы решил, что ему не составит труда прикончить такого заморыша, как Лоренс.

— Возможно, и так. Но у Лоренса за много лет скопилась масса врагов, и, вероятно, он счел стоящим научиться от них обороняться. Кроме того, подозреваю, он был готов в тот вечер к каким-то неприятностям, почувствовав — что-то затевается. Фаррингдон наверняка рассчитывал застать Лоренса врасплох, если это возможно, но готов спорить, он не отказал себе в удовольствии сказать ему несколько слов. Вероятно, упущенные мгновения оказались критическими.

— А затем, я полагаю, когда он не появился у вас на следующее утро, вы отправились прямиком в поместье?

— Вы изумительно предугадываете мои действия, Майкл. Ваша способность к предвидению бежит всяческих определений. Я оказался там, едва пробило десять. Вероятно, вы знаете, что, хотя само поместье видно через торфяники издалека, подъехать к Уиншоу-Тауэрс можно только по сплошь заросшей аллее, и без лишних трудностей я спрятал машину в стороне от дома и прибыл к подъезду пешком, не привлекая ничьего внимания. В те дни — кто знает, возможно, он до сих пор там — поместье патрулировал крайне мрачный и не располагающий к себе дворецкий по фамилии Гимор, и я знал, что, несмотря на всеобщее смятение, мои шансы избежать встречи с ним весьма невелики. Поэтому я выждал момент, когда он скрылся в направлении надворных построек с каким-то поручением, и без труда запудрил мозги какому-то недоумку-челядинцу. Если мне не изменяет память, я представился коллегой доктора Куинса.

— Семейного врача.

— Совершенно верно: некоего знахаря, получавшего раз в три-четыре года взятку, чтобы Табита надежно оставалась под замком. Его авто я миновал на дороге в нескольких милях от поместья, а потому знал, что свой визит он уже совершил. При входе я сказал, что он попросил меня высказать независимое суждение.

Как мне передать впечатление от состояния рассудка Табиты в то утро? Она рассказала мне, что произошло, — довольно спокойно, без видимых признаков шока или потрясения. Однако под ее самообладанием я уловил такое отчаяние, такое разочарование… Ее последняя надежда разбилась вдребезги, глоток свободы иссяк, будущее отняли… Я далеко не сентиментален, Майкл, женские чувства мне совершенно чужды, однако в то утро, как бы нелепо это ни казалось, сердце мое едва не разорвалось. Я вручил Табите конверт Фаррингдона; она положила его в своей бювар, не распечатав; и тут в дверь постучали: то заглянул попрощаться Мортимер. У меня имелось лишь несколько секунд, чтобы спрятаться — одним прыжком я оказался в ее гардеробной, прикрыл за собой дверь, а Табита вновь взяла свое вязанье, погрузившись в привычную отрешенность. Разговор их был краток. Когда я смог вынырнуть из укрытия, мы с нею обменялись лишь несколькими словами. У нее в кошельке имелась значительная сумма, и Табита настояна на том, чтобы уплатить мне за услуги сполна. После чего я откланялся. Выскользнул из дома через черный ход и кружным путем вернулся к машине; на этом закончились мои профессиональные отношения с Табитой Уиншоу. С тех пор я ее больше не видел.

Финдлей уставился перед собой. Казалось, его охватила глубочайшая меланхолия, я даже не нашелся, что сказать.

— То было великолепное утро, — вдруг снова заговорил он. — Яркое солнышко. Синева неба. Золотеют листья. Вы бывали в тех краях, Майкл? Иногда меня туда очень тянет — по сию пору. Уиншоу-Тауэрс стоит на краю Спонтонской пустоши, и, не в силах сразу возвращаться в город, я остановил машину в укромном месте и несколько часов просто гулял, обдумывая странности последних недель — что все это означало и с чем я остался. В тот день, наверное, в почву были брошены семена моей решимости перебраться в Лондон. Было воскресенье, но гуляющих почти не наблюдалось. Я бродил, предоставленный, в сущности, самому себе, а солнце милостиво светило на все мои замыслы и решения.

— Вам повезло, — сказал я. — Я тоже помню то воскресенье, но тогда лило как из ведра. По крайней мере, там, где жил я.

— Бросьте, Майкл, вы преувеличиваете, — недоверчиво похмыкал Финдлей. — В то время вы были совсем несмышленышем. Как может ваша память отличать в такой дали один день от другого?

— И тем не менее я помню его очень ярко. В тот день мне исполнилось девять, и родители повезли меня в Вестон-супер-Мэр. Весь день шел дождь, и мы отправились в кино. — Информация эта Финдлею, судя по всему, показалась совершенно бессмысленной, а поскольку нам обоим грозил ностальгический ступор, я решил, что требуется быстро изменить тон беседы. — Так, ладно — что вы собираетесь делать с этой запиской? Оставить у себя?

Он еще раз прочел бумажку и отдал ее мне.

— Нет, Майкл. Мне она больше без надобности. В любом случае я выучил ее наизусть.

— Вы разве не хотите химически анализировать ее или что-то? Искать невидимые чернила?