Какое надувательство!

Путь этот со временем стал мне довольно хорошо знаком — я проделывал его четыре или пять раз, ибо вскоре после отправки письма мистер Фаррингдон самолично прибыл в Скарборо. Случилось это, должно быть, в сентябре. Судя по всему, Табита попросила Фаррингдона о встрече, и мне доверили задачу сопровождать его в клинику. Последующие несколько дней они провели за долгими беседами. Что именно они обсуждали, осталось тайной за семью печатями даже для меня. Всякий раз мне приходилось дожидаться на скамейке в саду, выходившем на торфяники, коротая время за чтением Пруста — кажется, тогда мне удалось одолеть большую часть первых двух томов, — и каждый день по пути обратно мой пассажир хранил угрюмое и непроницаемое молчание или же заводил пустую болтовню о каком-либо незначительном предмете. И только в последний его визит меня допустили к Табите, а Фаррингдону пришлось довольствоваться бесславным изгнанием.

«Мистер Оникс, — сказала она, — вы доказали свою прямоту и честность. Настало время доверить вам некоторые секреты, касающиеся моей семьи, и я уверена, что они останутся при вас». Боюсь, я не смогу передать оценки ее голоса — подражание никогда не относилось к числу моих талантов. «Через несколько дней благодаря любезности брата моего Мортимера меня выпустят из этого заключения впервые почти за двадцать лет». Помню, я поздравил ее в каких-то неуклюжих выражениях, но ей они были глубоко безразличны. «Это лишь временно, уверяю вас. Мой брат Лоренс упорствует весьма неуступчивым образом в противодействии любым предложениям о моем полном освобождении. Поскольку он — лжец и убийца». «Сильные слова», — ответил я. «Зато истинная правда, — сказала она. — Видите ли, у меня есть письменное свидетельство его вероломства, и теперь я намереваюсь передать его вам на хранение». Я спросил, в какой форме существует это свидетельство, и она сообщила, что это записка, содержание коей вам, полагаю, хорошо известно. Табита надеялась, что записку эту до сих пор можно найти в гостевой комнате Уиншоу-Тауэрс, где она всегда останавливалась, в кармане кардигана, который в последний раз она видела в нижнем ящике платяного шкафа. Она собиралась как можно скорее извлечь ее и передать в мои руки; а для этого мы уговорились встретиться в день рождения Мортимера на самом краю поместья возле участка, отведенного, хотите верьте, хотите нет, для погребения различных представителей семейства собачьих, коим выпала незавидная доля прожить свою жизнь в составе семейства Уиншоу.

— Ну да — и Табита с вами там встретилась, но помешал Мортимер, решивший, что она сама с собой бормочет в кустах.

— Именно. К счастью, моего присутствия он там не заметил, хотя аромат дешевых, но довольно экзотических духов, к которым я всегда имел склонность — как утверждают некоторые, чрезмерную, — не мог избежать его внимания. В любом случае никакой разницы это не составило, ибо мы с Табитой уже завершили дела — боюсь, совершенно безуспешно. Записка у нее в комнате не отыскалась, а шарить в других местах у Табиты не было времени. Кроме того, дом невообразимо огромен. Поиски могли занять много дней и даже недель. Тем не менее… — туг Финдлей одарил меня несколько ледяной улыбкой, — вы, похоже, преуспели там, где даже мне, легендарному, печально известному и грозному Финдлею Ониксу, пришлось весьма недвусмысленно промахнуться. Не сочтете ли вы возможным рассказать мне, как вам это удалось?

— Да рассказывать на самом деле нечего. Особой чести в этом никакой нет. Вскоре после гибели Годфри, когда Табиту впервые отправили в клинику, Лоренс, похоже, нашел у нее в комнате какую-то одежду, распорядился сложить ее в сундук и отнести на чердак. После его смерти, когда в дом въехали Мортимер с Ребеккой, они все осмотрели и наткнулись на эту записку. Разумеется, Мортимер ее сразу узнал. Он еще помнил, какой она вызвала шум. Случившееся представлялось ему курьезом, поэтому, когда несколько лет назад мы с ним встретились и поговорили о моей книге, он передал мне записку. Вот и все.

Финдлей восторженно вздохнул.

— Поразительно, Майкл, поразительно. Экономия ваших методов изумляет меня. Могу лишь надеяться, что в свете таких зияющих различий вы не сочтете меня совсем уж недостойным слушателем ваших секретов. Иными словами, не пришло ли время наконец поделиться со мной содержанием этого загадочного меморандума?

— Но вы же еще не дорассказали. Что произошло позже в тот вечер, когда…

— Терпение, Майкл. Чуточку терпения, прошу вас. Я уже удовлетворил ваше любопытство по нескольким пунктам. Теперь я уверен, что достоин того же — или эквивалента оного — удовлетворения взамен, верно?

Я медленно кивнул, соглашаясь.

— Справедливо. Записка у меня в бумажнике, в кармане пальто. Сейчас достану.

— Вы — джентльмен, Майкл. Джентльмен старой школы.

— Благодарю вас.

— Вот только еще одно, пока вы этого не сделали.

— Да? — Я замер, не успев встать.

— Полагаю, о небольшой мастурбации не может быть и речи?

— Боюсь, что нет. Но еще чашка чаю не помешала бы.