Какого цвета ветер?

И это я помнила. В цирке я тогда настрадалась! Вцепилась в мамин рукав, словно тонула. Мне казалось, что гимнасты непременно оборвутся с трапеций, что лошадь сбросит и растопчет наездника, а когда в шар под куполом забрались два мотоциклиста и устроили там бешеные гонки, я сунула голову в мамины колени и так просидела, дрожа, до конца представления.

Сколько же лет мне тогда было? Четыре или пять? Но я хорошо помню тот день. И еще помню, что папа сказал: «Забудь про цирк навечно, ишь позеленела вся от страха. Трусиха. Больше.тебе туда ходу и с» будет!»

Да где там «не будет»!

Уговорила я родителей, и в следующее воскресенье мы снова отправились в цирк. И ладони у меня от волнения потели, и от страха замирала, но даже глаза на этот раз не закрыла, хотя мамину руку терзала, как и раньше...

— Валентина любила цирк,— вздохнул отец. — Да, жизнь не остановишь, дочка. От Ираиды я хотел было вырваться, так ведь она мертвой хваткой. Подкаблучником меня сделала. Но она молодец, хозяйственная, хотя и скуповата. Другой человек деньги легко тратит, а она каждую копейку от сердца отрывает... Я во многом виноват перед тобой, Саня, во многом, но ты уж прости, не будем про старое вспоминать. И не бойся никого, в обиду не дам и с того мерзавца шкуру спущу.

— Не надо о нем, папа.

— Не буду, не буду, раз не хочешь. Я только предупредил, чтоб ты ничего не боялась, всякие волнения тебе сейчас во вред.

Я пообещала не волноваться, а сама думала: «Если бы Ромка хоть на минутку заглянул! Что же с ним такое творится? Думает, потребую, чтоб женился? Ничего я не стану требовать, ничего...»

В больницу меня отвез отец на такси. У гастронома остановил машину, сбегал за шоколадом: «Возьмешь с собой, силы тебе понадобятся».

Прощаясь с отцом, я заплакала, боялась того, что предстоит.

Отец тоже всхлипнул. Мне надо идти, а он не отпускает, обнял, сунулся в шею мокрым лицом, будто искал у меня защиты, не оторвать его.

После мне рассказывали, что он всю ночь просидел в приемном покое. Сначала его уговаривали уехать домой: его помощь-де не потребуется ни при каких обстоятельствах, даже исключительных, потом просто выгоняли. Но отец стоял на своем: «Пока не узнаю, что с дочкой, никакая сила меня отсюда не выметет! На руках вынесете, я окно выбью, а влезу, так что лучше не связывайтесь со мной, не грожьте!»

Таким отца я не знала...

У меня родился мальчик, мальчишечка. Сыночек мой черненький, горластый, я его пс голосу узнаю. Няня шутит: «Он у тебя певцом будет, басовитый мужичок!»

Какое это счастье — держать на руках своего ребенка! Прижмешь к груди и чувствуешь, как через его тепленькое тельце в тебя вливаегся радость. Все былые беды не беды уже, о них можно рассказывать только с улыбкой.

Я назвала сына Сережей в честь папы, порадую старика.

Сын тянул молоко жадно, с присвистом, с причмокиванием, наслаждался. Чадушка моя, мужичок ненаглядный, жизнь моя! Я сейчас богаче всех на свете. И счастливей...

Груша передала мне розы «от всех наших баб». Всем молодым мамашам приносили цветы, но розы были только у меня.

В палате говорили о мужьях, о любви, о том, чей муж кого хотел — мальчика или девочку, выглядывали из окон — молодые отцы вытоптали под окнами полянку.

Заваливали нас передачами. То, что не принимали «законно», передавалось «контрабандой». Мы выбрасывали из окна веревку, как леску в реку, внизу ее привязывали к пакету или сетке, а мы выуживали.

Я боялась расспросов. Часто думала о Ромке, в больницу я не ждала его. Не надеялась, что придет. Да и нужен ли он мне такой, ненадежный?!.

Но когда меня выписали из больницы и я следом за медсестрой, которая несла Сережу, вышла в приемный покой, мне показалось, будто среди ожидающих мелькнуло Ромкино лицо. И сразу ноги мои отяжелели, не оторвать их от пола, кажется.

Но это был не Ромка. Мне просто хотелось, чтоб он был. Меня ждали папа и тетя Ира.

Отец бросился к медсестре, обнял ее, прослезился, сунул что-то в верхний кармашек халата, взял внука на руки, взял осторожно, бережно, повернулся ко мне.

— Спасибо, дочка, от отцовского сердца спасибо, что Сергеем назвала. Думал, что род Ниловых кончился, а видишь, вон он, еще один Сергей Нилов на свете есть! Ничего, вырастим... Поздравляю, поздравляю, дочка!

Тетя Ира обняла меня и, поддерживая, повела к выходу.

— Ну вот, Санюшка-голубушка, все и обошлось. Хорошо обошлось. Ты не забудь, что я за внучонком смотреть буду. Кончится твой декрет... Своего-то у меня нет... А теперь есть Сережка, хватит нам одного в семье. Миленький парнишка такой, сладенький, я заглядывала... Ты мне рублей тридцать дашь в месяц, и хватит. Няньки чужие знаешь как дерут? Еще и корми их вдобавок. А я по-родственному. Мне и тридцатки хватит, обойдусь.

Я засмеялась. Тетя Ира верна себе.

— Ну вот ты и повеселела, Санюшка-голубушка, а то прямо смотреть на тебя жалко было. Уж как мое сердце по тебе изболелось, ты не представляешь. Осторожненько, смотри под ноги...

Ветер не выпускал нас на улицу, швырялся оранжевыми листьями.