Какого цвета ветер?

Лиля в этой комнате устраивалась на кровать, нравилось ей, как визжали старые пружины; Ромка забирался на подоконник, даже если окно и не было открытым; а я присаживалась к столу и вслух читала заданный материал, прекрасно зная, что ни Ромка, ни Лиля меня не слушают, думают о чем угодно, но только не об уроках,— надеялись, что я вызволю.

Все здесь оставалось на своих местах. Только со стола убрали заляпанную чернилами клеенку, а кровать с визжащими пружинами заменила тахта, покрытая клетчатым пледом.

Из нас троих только Лиле посчастливилось поступить на заочное отделение текстильного института, и сейчас она работает на нашей фабрике сменным мастером аппаратно-прядильного цеха. Ромке и мне учиться дальше не пришлось...

— Что же это мы стоим? — спохватился Ромка. Он тоже, видно, вспоминал что-то.

Помогая мне снять пальто, он обнял меня сзади за плечи, ткнулся в шею холодным носом, неловко поцеловал.

Что с ним сегодня такое? Откуда вдруг вспышка нежности ко мне?

— Если честно, кроме тебя, Саша, у меня никого... И ничего,— сказал он, как бы подслушав мои мысли.— И ничего...

— А Лиля? — шепотом спросила я.

— Лиля? Звезда в небе — любуйся ею сколько угодно, можешь считать своей...

У висевшего на гвозде круглого зеркала (раньше на нем не было трещины) я причесалась, напудрила нос. А щеки-то как раскраснелись на морозе! Одернула свою новую зеленую кофточку (вместе с Ольгуней мы ее выбирали), повернулась к Ромке, мысленно призывая, чтобы он посмотрел: я неплохо выглядела. Но он перекладывал что-то из кармана в карман своего пальто.

Не сговариваясь, мы разом сели к столу, и тут выяснилось, что нам не о чем говорить. Ромка смотрел на занавешенное окно, а я заглядывала под стол: исправили короткую ножку или до сих пор подкладывают бумагу? Стол не качался, и бумаги ни под какой ножкой не было.

Иногда Ромка поглядывал на меня и по старой, нравившейся мне привычке убирал растопыренными пальцами, как расческой, падавшие на лоб волосы. Волосы у него русые, густые, он часто приглаживает их назад то расческой, то пятерней, но они не хотят лежать так, как хочет их хозяин, разбрасываются по сторонам, лезут в глаза. Глаза у Ромки неспокойные, и улыбается он, как прежде, не открывая рта. Хотелось бы отучить его от этой привычки.

— Расскажи, что ты делаешь на своем заводе? — спросила я: надо же было о чем-то говорить] — Взял бы и пригласил меня в свой цех, хочется посмотреть, что ты там делаешь, как у тебя получается?

— Делаю пока что мало. Учусь. Наша бригада собирает воздухоочистители для тракторов. — Ромка долго расчесывал пальцами свои непослушные волосы.—Как тебе лучше объяснить? Берется, значит, поддон. Представь крышку от большой кастрюли, но только без ручки. На него ставится кассета. Ты видела, конечно, решетку в цирке? Ну, когда выпускают на арену зверей? Форма кассеты точно такая, но размером с ведро. На кассету идет диафрагма, она выполняет такую же функцию, как и твоя. — Ромка улыбнулся, губы его превратились в узкую полоску с загнутыми кверху уголками. Как у Бура-тино*

Улыбался бы он нормально, как все люди! Скажи — обидится. Мне он не прощал ничего, зато Лиле — все. В прошлое воскресенье она, например, при муже брезгливо сказала Ромке, когда он сидел за столом и пил чай: «Фи, какой у тебя чернозем под ногтями! Пойди сейчас же вымой руки!»

Я была уверена, что Ромка обидится и уйдет тут же, а он, с красными ушами и виноватой улыбкой, отправился в ванную, а когда вернулся к столу, показал Лиле руки, как мы показывали их в школе дежурному по классу.

— ...потом все это накрывается корпусом,— услышала я,— и стягивается специальными стяжками, чтоб не рассыпалось. Поняла?

— Приблизительно.

— Но не думай, что это легко и просто. Чтоб такой узел собрать... примерно операций шестьдесят делается прежде, чем эти части окажутся пригодными для сборки. Вся бригада налаживает и подгоняет детали.

— Ты доволен своей работой?

— Нравится. Бригада хорошая, зарабатываем неплохо.

— Ас учебой как?

— Пока никак.

— И у меня не лучше,— призналась я, вздохнув. — Но знаешь, что со мной бывает? Снится, будто я поступаю в институт и не получаю нужный балл, проваливаюсь. Или еще хуже: уже учусь, а меня исключают за неуспеваемость. Просыпаюсь в слезах. Так хочется учиться!

— А кто тебе не дает?

Я промолчала. Не хотелось признаваться, что боюсь провалиться на экзаменах,— сейчас такие конкурсы в вузы. Не верю, что смогу как следует подготовиться, руки опустила.

— Чтобы стать хорошим слесарем-сборщиком, институт кончать не надо,— сказал Ромка. — Достаточно и десяти классов... Лиля говорит, что ты неплохо чувствуешь себя на фабрике.

— Привыкла.

«Лиля говорит... Он бы мог это узнать от меня!»

И снова долгое, томительное молчание. На этот раз Ромка что-то отыскивал под столом, а я смотрела на оконную портьеру — кто-то умудрился повесить ее неправильно: оранжевые березки, разбросанные по кремовому полю, висели верхушками вниз.