Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

— Я думаю так: нам надо нащупать слабое место в кольце противника и всей силой ударить по этому месту, как это в свое время сделал немецкий генерал Шеффер, попавший в окружение русских. Веревку рвут там, где она тоньше. — Глаза Убийбатько лихорадочно блеснули, он даже порывался взмахнуть больной рукой. — А еще надо обдурить врага, это касается места и времени прорыва. Прорываться лучше в сторону противника. Недурственно бы нанести отвлекающие удары на других участках с обманной целью, а также сберечь как можно больше места, чтобы можно было маневрировать в середке кольца. На войне самое главное — обдурить.

«Ладно говорит, как офицер», — с завистью подумал Махно и сказал:

— Я не о себе забочусь, я о бойцах пекусь. Сам-то я всегда отсюда выйду. Да и сейчас ухожу. Прорывайся, Убийбатько, а старшим здесь назначаю Лященко, ты ему подчиняйся во всем. Он ответчик передо мной за сохранность войска.

Махно отозвал в сторону матроса, шепотом приказал ему — как только отряд вырвется из окружения, застрелить Убийбатько, ушел в хату, в которой артиллерийский обстрел прервал свадьбу, и вскоре его увидели переодетым невестой, с венком на голове и монистом на шее. Щусь изображал жениха. Восковой цветок, вынутый из иконы, был приколот к лацкану его пиджака, на руке висела узорчатая плеть.

— Комедия! — усмехнулся Убийбатько, глянув на этот маскарад, но в душе одобрил его. Он любил украинскую хитрость и невольно пожалел, что не ему первому пришла в голову мысль о переодевании. В счастливом успехе затеи он ни минуты не сомневался.

С невольным восхищением посмотрел Убийбатько на Махно, на его длинные волосы, украшенные венком из бумажных цветов. Но сказал он обидное:

— Если бы колбасе крылья, то наикращей бы птицей была!

С раздражением плюнул и пошел к бойцам, встретившим его одобрительным гулом.

Оккупанты прекратили обстрел, и вскоре в их сторону поскакал свадебный поезд с попом, с женщинами и детьми; на подводах горланили пьяные песни. Впереди ехал шестилетний мальчик и, словно жар-птицу, держал в руках икону, на слепящей позолоте ее сказочными перьями играли трепетные лучи заходящего солнца. Вся ставка у Махно была на этого мальчика. Станут в него стрелять или нет? В этом заключался весь фокус.

С замиранием сердца смотрели партизаны вслед свадебному поезду. По ту сторону пруда вражеская застава остановила подводы; спустя несколько минут они двинулись дальше и вскоре исчезли за ветряками, там, где стояла невооруженным глазом видимая батарея.

В то же мгновение, упредив немецкую атаку, основные силы Махно, предводительствуемые Убийбатько, ударили в противоположную сторону, где их меньше всего ожидали. Сорок тачанок, вооруженных пулеметами, со свистом вырвались на крутой холм, перед которым лежала дорога, и, развернувшись по двадцать в каждую сторону, строчили до тех пор, пока весь отряд не ушел в образовавшийся прорыв. После этого тачанки замкнули отступление и ушли, словно растаяли в наступившей темноте.

На последней тачанке ехал Убийбатько, грел озябшие руки на горячем кожухе пулемета. Рядом с ним, закусив зубами ленты бескозырки, чтобы ее не сорвало ветром, сидел Лященко. Микола Федорец лихо правил конями.

— Скоро красные придут, надо вливаться в их регулярную армию. Хватит разбойничать! Тошнит меня от анархистов ваших, — говорил Убийбатько, облизывая воспаленные губы. — А ты почему с ними путаешься? Видать, не настоящий ты матрос, если не с большевиками. Как кинулся я на оккупантов, не было страха, а сейчас страшно. Ведь убить могли! А у меня мать, Фроська, дети. Вся моя жизнь около них. Ты свою мать помнишь?

— Помню, как мать не помнить! — ответил матрос и, отклонившись, выстрелил Убийбатько в затылок. Запел: — Эх, яблочко, куда котишься? Махно в лапы попадешь, не воротишься.

Микола Федорец, сидевший на козлах, испуганно обернулся, уронил кнут, свалившийся на землю.

— Тише, так надо, — сказал ему Лященко и велел погонять, чтобы выбраться в голову отряда.

Почти весь отряд вышел из окружения. Пройдя за длинную осеннюю ночь семьдесят верст, он соединился со штабом, остановившимся по уговору в селе Байдаках.

Падал первый снежок, от которого становилось светлее; медленно, с неохотой садился он на грязную землю. Тачанки, встреченные лаем собак, въезжали в богатое село, над которым, словно дым от пожара, кружилась стая раскричавшихся галок. В голых ветвях серебристых сибирских тополей свистел резкий ветер, и только на кустах сирени да на ольхе молодо зеленели листья, второй раз набухали почки, напоминая о кратковременности зимы.

Тачанку с телом Убийбатько Лященко остановил у хаты, в которой расположился Махно. Обметя веником снег с сапог, поспешно вбежал в избу.

Атаман сидел у стола, на котором горела стеклянная граненая лампа, наклонился над истертой на сгибах картой. На лавке, положив под голову седло, спал в помятом жениховском наряде Щусь.