— Что делать, что делать! Самостоятельно ничего не можете решить. Составы загнать в тупики, арестованных расстрелять из пулеметов.
— В вагонах есть женщины и дети…
— Расстрелять женщин и детей!
— Среди них беременные женщины…
— Вы еще долго будете меня мучить?
Вечером Деникин поинтересовался судьбой Гнилорыбова. Полевой суд приговорил его к расстрелу.
Генерал постучал пальцами по столу, сказал:
— Пошлите матери Гнилорыбова извещение, что сын ее пал смертью героя на поле брани.
Деникин вернулся в Таганрог, в свою Ставку. Здесь все смешалось: Особое совещание, военные миссии иностранных держав, дивизии и полки. В армии царил хаос, все линии управления спутались. Невозможно стало руководить событиями. Поражения на фронте следовали одно за другим. Красные войска словно преобразились: войной люди были сыты по горло; они рвались разом покончить с белыми, мешавшими им вернуться домой, к женам и земле, которую советская власть отдавала крестьянам. Соглашательские партии — меньшевики и эсеры потеряли всякий авторитет в глазах народа. Это было полное их банкротство. Самый энергичный человек среди генералитета белой армии — барон Врангель без разрешения Деникина покинул войска.
Разбитая белая армия, в тело которой красные вогнали клинья своих частей, беспорядочно отступала в разных направлениях. Казачьи армии и Добровольческий корпус генерала Кутепова с линии Орел — Воронеж — Царицын отходили на Донбасс. Часть войск под командованием генерала Слащова держалась крымского направления. Группы генералов Драгомирова и Шиллинга отходили в сторону Киева и Одессы. Все эти генералы завидовали первенствующей роли Деникина и ненавидели его, считая виновником своих поражений и бед. Он знал, что правительства Антанты тоже разочарованы в нем и ищут подходящую кандидатуру на его пост. Ходили упорные слухи, что они уже ведут соответствующие переговоры с Петром Николаевичем Врангелем. Пора было уходить со сцены самому.
Тюхи да Матюхи выдвинули из своей среды новые имена, приводящие в трепет боевых генералов: Буденного, Ворошилова, Пархоменко, Сиверса, Киквидзе. Что это за люди, в чем их сила? Ни один из этих новоявленных полководцев не окончил даже кадетского корпуса. Главнокомандующий растерялся. Он не только был враждебен народу, но не знал и своих собственных солдат, которые не хотели воевать за чуждые для них интересы. Деникин испытывал жгучий, смертельный стыд. Было стыдно смотреть в глаза штабистам, волокущим за собой чемоданы с награбленным барахлом.
И как-то сразу, вдруг, как это всегда бывает после неудач, у Деникина опустились руки. Явилась мысль о бесплодности дальнейшей борьбы. Деникин гнал от себя эту мысль. Не он один отступал перед большевиками. Отступили Корнилов, Юденич, Миллер, Колчак, Петлюра, гетман, Махно, немцы.
Неужто прав расстрелянный Гнилорыбов, и военный успех красных — это результат их политики, отвечающей чаяниям народа? Деникин любил называть себя солдатом, человеком дела, а не политики. Трагические события сейчас говорили ему, что военное дело подчинено политике.
Тем не менее он продолжал отчаянную, упорную, но бесполезную борьбу.
«Что красные будут делать дальше, это мне точно известно, но что буду делать я сам — ей-богу, не знаю». Деникин прикусил губу. Капля крови упала на грозный, но уже бессильный приказ, который он писал, — держаться до последнего солдата.
Деникин вспомнил пугающие его слова: «диктатура пролетариата», трагическую гибель Колчака, сброшенного под лед Ангары. Что ждет его в России, если победят большевики?
И здесь впервые отчетливо и ясно оформилась мысль: сдать армию барону Врангелю и ехать за границу, на покой, заняться писанием мемуаров. Он представил себе свои еще не написанные книги и тут же придумал для них хлесткое название: «Очерки русской смуты».
XXIV
Красная Армия с боями перешла границу Украины и, сокрушая на своем пути деникинские части, стремительно продвигалась на юг. Украинский народ хлебом-солью встречал своих освободителей.
Махно вовремя почувствовал неудержимую тягу крестьян к советской власти и тут же начал хитроумные переговоры с Главным командованием Красной Армии, предложив создать из разношерстных махновских частей две дивизии, влить их в Красную Армию и таким образом принять участие в окончательном разгроме деникинских войск.
И хотя красные мало доверяли ему, они охотно пошли на переговоры. Но уже на первом совещании, когда Каретник заявил о том, что Деникин предлагал Махно звание генерал-лейтенанта, командир красной дивизии Лифшиц насмешливо и даже оскорбительно заметил:
— Собака остается собакой, все равно — белая она или черная.