Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

Вместе с Карауловым Змиев поехал в автомобиле, его сопровождал броневик, вооруженный станковым пулеметом.

Охрану Совета несли рабочие, почти все были с винтовками.

— Из Государственной думы к председателю Совета, — раздраженно ответил Караулов на вопрос старшего.

— Председатель уехал на митинг.

— А его заместитель?

— Заместитель лег спать.

— Разбудить, немедленно разбудить! — крикнул Змиев, возмущенный поведением старшего.

— Нельзя будить, человек не из железа, работал всю ночь, и ему надо поспать.

— Дело неотложной государственной важности, как вы не можете понять! — попробовал урезонить рабочих Караулов.

— Дела государственные мы будем решать сами, без царевой думы, — проговорил человек, сидящий на полу. Обеими руками он сжимал винтовку.

В помещении Совета было чисто прибрано. На стене, вызывая невольную улыбку, висело объявление, призывающее: «Курите дома!»

— Тут и у святого терпение лопнет. Ничего не поделаешь, придется ждать, — решил Караулов.

— Я не спал всю ночь, — зевая, пожаловался Змиев.

— Батенька мой, кто же в такое время спит? Все бодрствуют, за исключением, может быть, его пролетарства, заместителя председателя Совета.

Караулов и Змиев покорно сели на скамью, приглядываясь к народу, входившему и выходившему из Совета. Все это были рабочие, солдаты, матросы, интеллигенты с красными повязками на рукавах.

В соседней комнате весело стучала пишущая машинка, слышался ровный, отчетливый голос диктующего мужчины. Змиев прислушался. Видимо, перепечатывалась статья для газеты, на разные лады склонялись слова — свобода, равенство, пролетариат, восстание народа. Остро пахло солдатскими сапогами. «Штаб», — брезгливо подумал Змиев.

Люди, собравшиеся в комнате, заговорили о царе. Змиев прислушался к их разговору. О царе в эти дни говорили повсюду.

— Царю теперь с его августейшим выводком только одно и остается — тикать до родичей в Германию. Там Вильгельм приласкает его и приголубит, — свертывая козью ножку, проговорил бородатый солдат в сдвинутой на левый висок папахе.

— Говорят, в Государственной думе порешили одного царя подменить другим — Николая Второго в отставку, а на его место посадить Михаила, его единоутробного братца. Будто хрен слаще редьки, — ответил солдату худой и желтый, как лимон, рабочий, по виду и повадкам — наборщик.

— Вся закавыка сейчас в царе. Свернуть бы ему шею — и всему делу конец, — вмешался в разговор балтийский матрос, принесший в Совет кипу каких-то бумаг, перевязанных бечевкой.

— Шею ломать надо не одному только царю, но и министрам, и генералам, и всему кадровому офицерью, — пробасил зычный голос из плохо освещенного угла.

Солдат в папахе скрутил цигарку, обратился к Змиеву:

— Нет ли у тебя, отец, огоньку?

— К сожалению, не курю, — подчеркнуто вежливо ответил Змиев и подул на зеленый огонек изумруда, вставленный в перстень на его безымянном пальце.

— Ну ты, борода, курить — на улицу! А то проснется Иванов, достанется нам с тобой на орехи.

Солдат поднял с пола тощий вещевой мешок, нехотя пошел к двери, бормоча на ходу:

— Царь, царь, сидит еще у нас этот царь, как чирей на голом месте — ни сесть, ни лечь.

Потом пришли какие-то возбужденные люди с завода «Рено», со смехом рассказывали, что рабочие прогнали оратора-меньшевика, выкрикнувшего лозунг о продолжении войны до победного конца.

Змиев запоздало сокрушался о том, что не успел перевести наличные деньги в заграничный банк, потом вспомнил о жене и невестке: каково-то им одним среди мужиков? И незаметно уснул. Ему приснилась Нина Белоножко. Маленькая, хрупкая, золотоволосая Нина кружилась по большой сцене театра, словно лепесток цветка, подхваченный ветром. Казалось, еще одно усилие — она оторвется от земли и полетит.

«Ко мне или от меня?» — болезненно думал Змиев, даже во сне ревнуя любовницу и боясь, что она бросит его. В искусстве он разбирался плохо, но порой ему казалось, что оно доступно ему, тянулся к живописи, к театру, и были минуты, когда в изменчивой, капризной Нине для него сосредоточивался весь мир. Во сне Нина улыбалась со сцены, и эта улыбка словно колючка впивалась в его кровоточащее сердце.

Разбудили Кирилла Георгиевича громкие голоса. Он поднял отяжелевшую голову и увидел Караулова, спорившего с человеком в кожаной куртке. Кирилл Георгиевич где-то уже видел этого человека, его бритую голову, крупные, резкие черты лица, свободную манеру говорить.

— Председатель Совета уже сказал вам все, и я повторяю его слова — поезда в Ставку мы вам не дадим. Незачем гражданину Родзянко встречаться с царем и сговариваться с ним, как остановить революцию.

— Вы не компетентны решать эти вопросы, — дергая темляк на шашке, кипятился Караулов.

— Нет, мы вполне компетентны решать вопрос о монархии. Но в сущности вопрос этот уже решен народом. Нельзя воскресить труп. — Серые глаза человека в кожанке насмешливо сощурились, заволоклись дымкой ненависти.

— Мы сейчас верховная власть в государстве, и мы не просим, даже не требуем, мы приказываем вам дать поезд для председателя Временного комитета! — бабьим голосом закричал Караулов.