Каков есть мужчина

Мюррей морщится, расплетает пальцы и ищет сигареты.

Дочь говорит своим слабым голосом:

– Разрушение жизненного уклада. Воздействие вещей, над которыми вы не властны. Окончательное завершение… части вашей жизни. Это ваше настоящее.

Мюррей прикуривает от настольной зажигалки – сувенира с македонского курорта или какого-нибудь места паломничества.

Палец Влетки перемещается к последней карте.

– Это ваше будущее, – говорит ее дочь.

И Влетка произносит сурово:

– Ne – to može biti vaša budućnost.

– Это может быть вашим будущим.

– Moguća budućnost.

– Возможное будущее.

– Moguće, – подчеркивает Влетка.

– Это возможно.

Влетка произносит последний перечень пророчеств, а ее дочь говорит по-английски, все так же бессмысленно улыбаясь:

– Уединение, самокопание, спокойствие, тишина, затворничество, уход от мира, молчание, повиновение, медитация…

«Чудесно, черт побери», – думает Мюррей.

– Вот оно, значит? – спрашивает он.

– Вот оно, – говорит дочь, улыбаясь ему.

Он берет куртку. Дочь, опираясь на Влетку и свою палку, ковыляет из комнаты в своем вязаном старушечьем платке. Похоже, одна ее нога короче другой на шесть дюймов, думает Мюррей украдкой и докуривает сигарету за столиком.

Карты все еще лежат там.

Он не смотрит на них.

Но в любом случае, то, что она сказала о его настоящем, недалеко от правды.

Хотя какого хрена? Она не могла не знать, что он влип в неприятности, иначе бы не пришел к ней.

А его прошлое?

Он сильно затягивается, и пепел с сигареты осыпается – дешевый табак.

А, чушь.

Такое у каждого в прошлом. Мы все считаем себя особенными – но все мы, на хрен, одинаковые.

Вот так они и действуют, эти гадалки.

Пят сотен кун. К чертям собачьим.

Он надевает куртку, собираясь уходить, когда снова видит двух женщин. В руках у дочери тарелка с печеньями клейкого вида.

Мюррей как раз просовывает руки в рукава – куртка у него отличная: с капюшоном, эластичными запястьями, множеством карманов.

– Хотели бы печенья? – говорит она, улыбаясь как обычно.

Секунду он смотрит на эти штуковины на тарелке – клецки, покрытые сахарной глазурью. Неправильной формы, грустно смотреть.

– Печенье? Э-э… Ну, ладно. Спасибо.

Он берет одно. Они смотрят, как он после секундного колебания подносит его ко рту. В другой его руке дымится сигарета. Он кладет печенье в рот. Первое, что он отмечает: от него болят зубы. Очень. Просто невероятно, как сильно болят. Острые иглы боли пронзают его челюсть, до самого черепа. Он старается не морщиться от боли, пока пережевывает печенье. У теста странная текстура – оно как будто тает у него во рту, становится почти жижей. На вкус это сахар с чем-то, чем-то гнилостным. Обе женщины продолжают смотреть на него. Дочь все так же улыбается, пушок над верхней губой, нижняя губа блестит. Он пытается улыбнуться ей в ответ, проглатывая печенье, чувствуя, как движется его кадык.

– Мило, – говорит он. – Спасибо.

Она подносит к нему тарелку, предлагая снова взять печенье.

– Нет. Спасибо, – отказывается он. – Нет.

Его проводят через темную, узкую прихожую – мимо висящих пальто и шляп, и зеркала, ничего не говорящего ему, – и вот он снова на лестнице.

Дверь квартиры закрывается, он спускается по ступенькам, не желая заходить в загаженный лифт. Цементные ступени поблескивают в темноте, отполированные за десятилетия подошвами, так что кажутся влажными, хотя это не так. На каждой площадке лежит квадрат света из окна, а на подоконнике стоят растения – жесткие листья, мертвые листья, сухая земля. В самом низу расположены металлические почтовые ящики с маленькими табличками с именами жильцов. На полу металлический набор для чистки обуви. Надписи на стенах, уйма рекламных рассылок. Тяжелая дверь с двумя панелями безопасного стекла, на нижнем расползается паутина трещин.

Он останавливается перед дверью.

И просто стоит там какое-то время, в тусклом свете дня.

В воздухе над радиатором колышутся клочья паутины. Он смотрит на них, плывущих по волнам нагретого воздуха. Все совершенно неподвижно, кроме этих клочьев паутины.

Он стоит там, глядя на них.

Он какое-то время продолжает стоять там, глядя на колыхание паутины, странным образом захваченный этим движением.

Затем он открывает тяжелую дверь и слышит скрип петель.

Он выходит из дома, обратно в большой мир.

Глава 7

Дорога до моря занимает два с половиной часа. Сначала равнина, потом известковые холмы, потом горы. Редкая растительность. Шоссе, идущее от Загреба, пустое. Сейчас утро среды в начале ноября – возможно, в этом дело. И вот Ханс-Питер включает дворники – в медленном, монотонном режиме. Вжик, стоп, вжик, стоп. С легким скрипом по стеклу. В начале пути моросящий дождик размывает очертания фермерских хозяйств на равнинах. Дворники работают – вжик, стоп. Вдоль дороги тянутся заброшенные деревни. Темные поля пожнивных или пахотных земель. Ландшафт становится слегка холмистым – больше о нем нечего сказать.

На переднем сиденье рядом с Хансом-Питером сидит Мария.

Мюррей видит, как она жует жевательную резинку и безразлично смотрит на серый пейзаж.