Кактус. Никогда не поздно зацвести

– Но мы уже почти начали, – принялся оправдываться доктор Дасильва. – Процедура займет совсем немного времени, она в самом деле короткая! Простите за задержку, я же отлучился всего на несколько минут. В больницах такое случается. – Его щенячьи глаза повлажнели от раскаянья. – Или вы передумали делать амниоцентез?

– Отнюдь. Я не из тех, кто меняет свое мнение по пять раз на дню.

Это правда, я не из таких. Если я что-то решила, обязательно сделаю. Однако я колебалась, отчего-то вспомнив череду утренних событий. Тому, кто плохо меня знает, могло показаться, что я панически цеплялась за любые предлоги не явиться на процедуру, а явившись, отказаться ее проходить. Но те, кто так подумал, ошибаются. Я действовала логически, просто обстоятельства ополчились на меня с самого пробуждения. А я не люблю быть жертвой обстоятельств. Это важный тест, внушительно сказала я себе. Я не какая-нибудь слабовольная или впечатлительная особа. Нельзя же изменять своим принципам.

– Ладно, – сказала я, снова ложась на каталку, – тогда приступим.

– Вы уверены, мисс Грин? Вы можете еще подумать…

– Я не желаю это обсуждать. Когда мы начнем процедуру?

Врач сразу же и начал. Я отвернулась к стене и стиснула зубы. Физически мне было вовсе не так больно – неприятное острое жжение, и все. Но что-то странное начало твориться со временем, едва я приняла окончательное решение: десять минут процедуры показались мне часом, а семьдесят два последующих часа, когда вероятность выкидыша наиболее высока, – двумя месяцами. Когда положенное время вышло, я отчего-то почувствовала себя странно окрыленной, а полученные результаты стали не более чем вишенкой на торте.

Ноябрь

11

В ноябре я со смешанным чувством начала разбирать вещи матери. Я была искренне заинтересована в том, чтобы сохранить предметы личной или материальной ценности, если вдруг Эдвард вобьет себе в голову повышвыривать все подряд, но меня не привлекала перспектива ломать голову над каждой мелочью из имущества покойной. К тому же в моем состоянии я вовсе не стремилась к лишней физической активности. Именно по этим причинам я не требовала от Эдварда навести в доме порядок и предпочла бы, наверное, чтобы вещи так и лежали на своих местах, не возникни у брата непростительный план переделать несколько комнат.

В бывший семейный дом я приехала вся на нервах. Кейт, обрадовавшись взрослой компании в поездке, забрала меня после работы на своем хрипящем «Фиате». Дети сидели на заднем сиденье, уже в ночной одежде. Кейт заверила, что они накормлены, напоены и проспят всю дорогу. Они действительно заснули, но два часа в пробке на М-25 мы провели под аккомпанемент хныканья, плача и воплей. Компакт-диск с колыбельной – Кейт отвергла увертюру «1812 год»[5] как чересчур возбуждающую (а я считала, с такой музыкой легче выдержать долгую утомительную поездку) – крутился четвертый или пятый раз. После желанной, но такой краткой интерлюдии тишины младенец снова проснулся перед заправочной станцией в Оксфорде, требуя, чтобы ему сменили подгузник и покормили. Он был на грудном вскармливании, поэтому мы просадили на это битый час. В целом, поездка получилась не лучше, чем на общественном транспорте. По приезде я ожидала наткнуться на Роба, но на кухонном столе лежала записка, извещавшая, что он отъехал и вернется около полуночи. Вместо подписи стояло: «До скорого». Неужели он действительно вообразил, что у меня возникнет желание его дожидаться?

На другой день, раздвинув занавески моей спальни (вулканические воронки, созданные дизайнером с единственной, по-моему, целью – нагонять температуру при детских простудах), я загляделась на пейзаж, открывавшийся мне каждое утро детства. За несколько десятилетий вокруг ничего не изменилось: скромные сады разделяли уходящие вдаль толстенькие живые изгороди из самшита, четких очертаний газоны были коротко подстрижены на зиму, опрятные сарайчики по углам обильно вымазаны креозотом для защиты от здешней влажности, и изредка попадался одинокий декоративный бассейн для золотых рыбок или альпийская горка с бетонными фигурками зверей. Листья, которые ветер оборвал с деревьев, к вечеру обязательно будут собраны граблями в аккуратные кучки. Будь я менее дисциплинированной особой, я, наверное, поддалась бы меланхолии при мысли, что никогда больше этого не увижу, но подобные эмоции не имели смысла: я редко бывала здесь счастлива. Когда я вышла в кухню, Роба не было ни видно, ни слышно, но пустая пивная бутылка и тарелка с крошками от тоста доказывали, что он все же вернулся. Я открыла буфет, где, как я знала, мать хранила овсяные хлопья. Обычные хлопья с отрубями так и стояли на привычном месте – с уже, как оказалось, истекшим сроком годности. Я гадала, чем же завтракают эти мужчины, когда в кухню вошел Роб в пижамных штанах и махровом халате.

– Утро доброе, Сьюзен, – пробормотал он. Лицо у него было заспанное. – Я услышал, как ты ходишь по дому. Который час? Полседьмого?! Блин! – не удержался он, взглянув на часы микроволновой печи.

– У меня впереди насыщенный день.