Каледонский безумец

Он сидел на кромке моря и прибрежного песка. Десятилетиями. Почти два века. Люди гибли племенами, рушились прежние города, на их месте возводились новые. Тело земли Придайна испещрили каменные тракты, на полночь возвели стену, затем ещё одну. А Манавидан сидел без движения, глядя в одну точку, и никто – ни из богов, ни из фоморов, ни из бессмертных предков народа Фир Болг – не смог услышать от него ни слова. И, не услышав, они уходили восвояси.

Лишь Керридвен приходила к Манавидану каждый день. Жгла вокруг него костры, отпаивала отварами из своего Котла, разговаривала.

– Давай-давай, солёный мой, приходи в себя. А то просидишь здесь не только все поражения римлян, но и явление двух заморских богов, которые, в отличие от римских, наш народ в покое не оставят.

И она оказалась, как всегда, права. Если не по поводу Митры, то касательно Йессу Гриста – точно.

За заботу и сочувствие Манавидан, которому, наконец, показалось, что и со сковавшей его болью он сможет дальше жить, считал себя до скончания веков обязанным Керридвен. Поэтому и не отказал в странной, на первый взгляд, просьбе. Провести через Аннуин двух христиан, старика и юную девицу.

– Только одно условие – пока идём, никаких ваших крестных знамений. Сами понимаете, Аннуин – это вам не мир смертных. Съест за святотатство и не подавится. Вижу, вы поняли. Тогда идёмте.

Я был знанием Мананнана о Риме

Рим бежит спустя столетья

Из Британии огромной,

От гойделов и от саксов

И от пиктов диких орд,

От деметов и корнубов

И от Севера седого,

От сарматов-расселенцев,

Чей далек стрелы полёт.

Прочь бегут латифундисты,

Эквиты и ветераны,

Каждый день под новый парус

Ветра западного ждут.

В страхе перед прежним миром,

В отвращении – к чужому,

Но с надеждой в новом месте

На века найти приют.

Из пределов, где когда-то

Гордо аквила сияла,

Рим бежит, забыв, наверно, –

Риму некуда бежать.

Потому что плоть от плоти

Рим с Британией давно уж,

И теперь вдвоём решать им,

Или жить, иль умирать.

Потому что Рим британский,

Он не в Риме появился,

Он – в Британии рожденный,

Не на склонах Апеннин.

И навряд ли беглецов тех

Кто-то ждёт на континенте –

И в столь разных новых землях

Их исход, увы, един.

Идя сквозь Аннуин, они слышали мысли друг друга:

– Говоришь, бывший друид?

– Но я не говорил тебе об этом, господин.

– Разве друиды бывают бывшими?

– Наверное… Я-то есть.

– Видать, пересидел я у моря, раз до сих пор не понял, как изменился мир. И знаешь, тогда, все эти неполные два человеческих века, даже он на меня не взглянул.

– Кто?

– Отец. Лир. Море. Забыл, что ли, бывший?

– Я? Нет, я так… задумался. А почему?

– Что «почему»?

– Почему забыл?

– Потому что – Море. Бескрайнее, безбрежное. И не замечающее мириады своих детей. Возможно, это меня и подстегнуло когда-то. Подстегнуло к тому, чтобы в итоге стать тем, кто я есть сейчас.

– Ты велик, господин…

– Вот этого не надо. Тем более что ты чтишь совсем другого, не нашего бога.

– Да, и он велик.

– Прекратить! Мне всё равно, что тебе ни разу не доводилось ходить со мной через Аннуин. Мне всё равно, кого и почему ты почитаешь. Я обещал Керридвен доставить вас в Эрин живыми и невредимыми. Поэтому не гневи Аннуин прославлением того, кто присваивает себе наш мир!

– Прости, господин.

Молчат, идут вереницей. Манавидан впереди, прокладывает тропу, Блехерис – сразу позади, не отстаёт, понимает, чем это чревато. Ллейан уцепилась за плечо наставника и пугливо озирается по сторонам. Грани Аннуина отзываются на её страх жутковатыми тенями, но сила Аннуина питает беременную волшебной двойней молодую женщину.

– Ты, наверное, уверен, что, кроме Йессу Гриста, ни один бог не считает себя Единым? Как же ты ошибаешься! До него был Митра, которого я почти не знал. А прежде них обоих был Рим.

– Рим? Но Рим – не бог.