Калейдоскоп

— Что до гонорара, дело выглядит так: вы подадите счет, я помножу сумму на десять, а главный бухгалтер поделит на два. Возможно, если текст будет вправду недурен, то бухгалтер в это время будет в отпуске и на два делить будет некому.

— Вы встали на пороге и устраиваете сквозняк.

— Никто этого не напишет лучше. Прошу вас быть самим собой с начала и до последней точки. Я объявлюсь через три дня, сроки поджимают.

Прежде чем я смог закричать: «Вон, нахал!» — он исчез. Закрыв дверь, я долго не мог успокоиться. Прежде всего распахнул окно, чтобы проветрить комнату после этой гнусной аферы. Потом… Ну, что, задержался перед полкой с многотомной энциклопедией на иностранном языке. Что сказал Внучок г-на Рожи? «Никто этого не напишет лучше…» Всегда мне импонировала интеллигентная молодежь и симпатичные рожицы. Зять Президента подбирал людей умелых. Что он еще говорил? А, что на такой бумаге никто пока здесь не издавался. На хорошей бумаге хорошеют самые банальные слова… Я захлопнул мини-бар, скрытый за бесполезной энциклопедией.

Во всем этом деле, нечистом и весьма омерзительном, нужно было искать ориентиры. Что делает мореплаватель, обреченный на шторм и ночь? Выглядывает вспышки маяка. Я принял решение вести себя так же.

Люди Зятьпреза проняли меня заботой о словесности. Подумали о буклете и в поисках автора попали по точному адресу. Может быть, им не хватало изящных манер в финансовых сделках. Более чем вероятно, что в своих стремлениях к намеченной цели они не были строги в выборе средств, однако и большинство пирамид было построено в атмосфере бесправия, эксплуатации, принуждения, привычных тогда злодейств. И все же эти обстоятельства довольно скоро канули в Лету.

Прежде пунцовые юбки, пунцовые ботфорты. Вроде пустяк, но очаровательный, связывающий и с традицией и с тенденцией. Темно-синие накидки и пунцовые юбки сохранились лишь в каталоге народной одежды, в литературных памятниках. Мне не нравились в людях Зятьпреза их наглость, апломб, жестокость, но было бы несправедливо отказать им в организаторских способностях и последовательности в делах. Стоит ли этого Шнелля? Если мы начнем оспаривать целенаправленность усилий, доходить до оценок, что стоит много, а что стоит мало, скоро всем всего расхочется. Шнеллю Лоз я знал по слухам; женщины, которых себе воображаешь, распаляют интерес и самые бурные чувства. По этим, собственно, причинам мое отношение к афере проделало путь между крайними мнениями, от полного отрицания до продиктованного рассудком одобрения.

Ботфорты носят для верховой езды и на охоте. Шнелля в ботфортах до середины ляжки? Шнелля на метле в яркой обуви? В старину охотились на ведьм, старух трухлявых и неприглядных, а теперь на такой же метле, вызывая удивление и симпатию, стартует Шнелля Лоз, а ля пейзанка!

Тем временем в комнате стало совсем темно. Уличный фонарь, испорченный морозом в нашумевшую «зиму столетия», загорался и гас, отбрасывая на потолок равномерные блики. Я зажег свет, присел к письменному столу и долгонько возился со счетами. Итог оказался счастливым.

Внучок г-на Рожи относился к срокам серьезно. Позвонил, как было уговорено, прислал машину, чтобы я посмотрел генеральную репетицию. Шофер, отлично вышколенный, прибыл минута в минуту. Я приказал везти себя к Уморниковой.

Перед домом какой-то здоровяк без рубахи (сросшиеся брови, лоб высотой в два пальца, но торс гладиатора) грузил в пикап картонные коробки с надписью «Бывш. Э. Ведель». — «Дома?» — «А где ж еще?» Гладиатор очень торопился или просто был неразговорчив. Я постучал в приоткрытые двери, вошел. Уморникова в мужском обществе пила зеленый чай винного цвета.

В двух словах я вспомнил Тадеуша, его тетку, цеппелин, объяснил также цель неожиданного визита. Уморникова — глаз хитрый — с ходу все схватывала, обошлось поэтому без лишней болтовни. Пригласила сесть, подала чай в стакане и пирожное с фруктами из крюшона: «Домашнее, не отказывайтесь».

Слева — Уморникова, справа — гость, мужчина в летах, но крепкий, загорелый, с медной лысиной, просвечивающей сквозь седой ежик. Я явно помешал их разговору, поэтому теперь: погода ничего, но надолго ли? Что нынче постоянно?

— Натура человеческая, — заметил Седой Еж и ложечкой указал на окно. Пикап как раз выезжал со двора. — Только вернулся, и опять…

— Работает, потому что работу получил. Чайку? И пирожное непременно!

— Ворье, — Седой Еж не дал мне заговорить. — Ворье, — повторил и со злостью отхлебнул чая.

— Бытруд, сегодня все зовется иначе. Ну, Малинке с другого бока кричат нынче Мелисса, корова таращит глаза, ей и в голову не придет, что это к ней обращаются. Чайку?

— Только не очень крепкого.

Бытруд допил стакан и перевернул его в знак того, что больше ни капли.

— Уморникова, сделайте это для меня, я вас прошу.

— Вы рассказываете сегодня очень странные вещи. Не те времена, не те годочки, мне уж пора туда…

— В той стороне приходское кладбище, — проинформировал вполголоса Бытруд.

— Вы сами запрещали!