Калейдоскоп

Я пришел в себя, когда лес уже бурлил виватами. Иностранцы аплодировали, скандировали:

— Прекрасная страна! Прекрасная ночь! Прекрасные люди!

Внучок г-на Рожи тут же выдал распоряжение немедленно откупорить шампанское.

Через диск идеально полной луны проскользнула в беззвучном полете старая женщина на невзрачной метле, мелькнула раз, другой, третий, снизилась прямо над кронами деревьев и улетела к селению в долине.

— Вы помните наш разговор в Варшаве? — Внучок г-на Рожи принимал прежний вид, но руки у него тряслись и порядочно коньяку пропало, прежде чем он наполнил туристские стопки. — Я сказал тогда: если будут созданы соответствующие условия…

Налил снова:

— К тебе дама.

Зять Президента поднялся с кресла. Шнелля Лоз с каменным выражением лица, в дорожном вельветовом костюме. Под мышкой пунцовые ботфорты, в руках шпоры червонного золота.

— Ты нарочно мне это подстроил?

Бац — один башмак, бац — другой. Бац, бац, — шпоры. Зятьпрезу под ноги. Шнелля повернулась на каблуках и двинулась в сторону автомобильной стоянки.

Я резво спускался тропкой, на которую еще светила полная луна. Из мрака вынырнула тень и загородила дорогу. Конечно, Бытруд.

— Я провожу вас коротким путем. Купили и дурно обошлись? Такие они все, но…

Уморничанка изображала спящую, но чайник клокотал на плите, селедка и заливное оказались наготове, да и бутылка недалеко.

Я похвалил гостеприимство и сердечность, но от угощения отказался наотрез, потому что для ужина — слишком поздно, для ленча — слишком рано, время скорее для первого завтрака, но кто сейчас этим балуется? Я хотел подремать минутку и уехать первым автобусом.

Бытруд тоже, едва присел на табурет, давай выписывать носом.

Не улыбалось мне топать до автобуса. Правда, Бытруд выразил готовность отвезти на велосипеде, но как потом с этим велосипедом? Украдут. Конь сам в конюшню вернется, велосипед вряд ли. Предложение Бытруда было из пустой учтивости. Жалко отказать, неловко воспользоваться.

— Редактор, спи спокойно, я тебя вовремя разбужу. Разуйтесь, Бытруд, я на диван-кровать свежее постелила.

Поспали всего ничего, проснулся на том же боку.

— Одевайся скоренько. — Уморничанка подала мне харцерский костюмчик, вычищенный и отглаженный. — Пей молоко, пока горячее.

— Не люблю молоко.

— А в ухо?

Старушку, несмотря на раннее утро, не подводило чувство юмора.

Бытруд, словно бы смущенный разговором о молоке, повернулся бочком и скрытно глотнул полстакана, чтоб не завтракать на пустой желудок.

— Бытруд отвезет тебя на велосипеде. Не шали по дороге. Теперь скажи: «Чао, чао», да и поезжайте себе.

— Вам удобно, Редактор?

— Как собаке на жирафе.

— Я хотел раму обмотать детским одеяльцем, но времени не хватило. Сейчас будет асфальт, поедем гладко.

— Я беспокоюсь, Бытруд. На мой взгляд, Уморникова при прощании слишком разыгралась.

— Пожалуйста, думайте о приятном. Еще два километра, и остановка. За Уморникову я ручаюсь. Сердце золотое, а голова на чистых рубинах.

На лавочке под козырьком остановки храпел какой-то забулдыга.

— Покурить бы, — сказал я и соскочил с рамы. Запускаю руку в карман, в одном — носовой платок, в другом — мятные лепешки. Снова сую руку, и снова только леденцы.

Бытруд был на седьмом небе.

— Такие у нас люди, и такая у нас Уморничанка! Обо всем помнит! Угощайтесь моими, Редактор.

Мы прогуливались невдалеке от навеса, беседуя о событиях минувшей ночи, о талантах истинных и талантах мнимых, а также о том, встретимся ли мы в суде как свидетели по известному делу. Да и когда?

Разговор прервал забулдыга.

— Наконец-то кто-то знакомый! Наконец-то есть перед кем поплакаться! Выбросила меня из экипажа прямо на ходу, меня, который не жалел для нее сердца и кнута не жалел. Добрый день, Бытруд, а где Редактор? Голову даю на отсечение, что слышал голос этого писаки. Во сне? Исключено!

— Вы сами видите, Арагац.

— Еще, кажется, трубку потерял… А ты, щенок, по какому праву с папиросой? Харцер с папиросой в такую пору? Бытруд, вы злоупотребляете… — Ротмистр заколебался. — Ну, этим, чем нельзя злоупотреблять.

— Я дал ему только подержать.

— Конечно, вранье, но сносное. Подойди, щенок, ближе, прочитай мне какой-нибудь хороший стишок.

— Расскажи, внучок. — Бытруд погладил меня по шевелюре. — Говори, а то это плохо кончится.

Донна-прелесть едет лесом,
В свадебном она уборе,
А наймиты злого гранда
Ждут ее на косогоре.

Ротмистр был не в восторге. Буркнул: «Так себе стишок, никудышный», — а потом вдруг схватил меня за харцерский пояс.

— Признайся, сопля, ты переодетый Редактор!

— На вашем месте я оставил бы ребенка в покое, — вступился Бытруд таким тоном, что солдафон отступил на шаг.

— Где моя трубка? — Он снова шарил по карманам.

— Вы отходили?

— Ах, да, конечно.

— На ту сторону шоссе? На эту? Ну, так вперед, искать. Редактор, пора… — Бытруд подал мне рюкзак, а я не мешкая вскочил на насыпь с противоположной стороны шоссе, потому что мундирчик уже трещал по швам и нельзя было терять ни минуты.

Я переоделся, прежде чем Ротмистр нашел трубку.