Калейдоскоп. Расходные материалы

– Да, – кивнул патер Фейн, – и вы не спешите туда, в отличие от проходимцев всех мастей, которые сегодня как стервятники обгладывают труп побежденной Германии, толкая падающих и добивая раненых. Но вы – артист своего дела, вы не ищете легкой добычи. Мошенничество, обман – это для вас своеобразное искусство. И вместо того чтобы мародерствовать на развалинах Европы, вы отправились сюда, в стан победителей, уверенный, что и здесь найдете тех, кто несет в себе боль и рану.

– Там, где вы видите рану и боль, – ответил Фортунат, – я вижу силу и мужество. Вижу людей, которые знают, что победитель ничем не отличается от побежденного, а каждая победа несет семена собственной гибели. Победитель не получает ничего, и он лучше проигравшего лишь потому, что победа избавляет от иллюзий: ведь потерпевший поражение может утешать себя тем, что сложись его судьба иначе, он насладился бы победой. Но лишь победитель знает: разницы нет – судьба всегда судьба. Поэтому там, где вы видите слабость, я вижу волю. Вижу готовность идти на самый край, туда, где человек остается один.

– Бросьте, – ответил маленький священник. – Когда я слышу о «крае, где человек остается один», мне хочется назвать вас шарлатаном. Мы оба знаем: каждого из нас за гранью ждет Тот, Кто никогда не оставит нас в одиночестве. Его заботам вверяем мы себя на той последней грани, о которой вы говорите.

– Сказки, – пожал плечами Фортунат, – давно надоевшие сказки. Сознайтесь: мы с вами коллеги. Мы оба дарим людям обман, даем нашим адептам спасительную иллюзию. Но вы, христиане, уже который век вышиваете по знакомой канве, а люди, подобные мне, не ленятся каждый раз подбирать новый узор, стараются дать своей пастве именно то, что нужно ей сегодня.

– Обманывайте других, Фортунат, если таков ваш выбор, но не обманывайте себя. Какой новый узор вы можете дать этим людям? Чем вы утешите человека, чей город сожгли дотла? Что скажете поэту, неспособному больше писать стихи? Актрисе, которая пережила свой талант, и ученому, который больше не верит в свою науку? Девушке, растоптавшей свою любовь ради шпионажа, и юноше, потерявшему эту любовь? Патриоту, который увидел, как его патриотизм превращается в предательство, и офицеру, который, выполняя приказ, отдал мирных жителей на растерзание тирану? Чем вы поможете им?

– Я дам им иллюзию. Блистательную иллюзию власти и силы, с которой они смогут начать жизнь заново. Я даю им волю к жизни, даю им новую жизнь. А вы, святой отец, что можете дать им вы?

– Что я могу дать им? – переспросил маленький священник и ответил со спокойным величием уверенности, твердой, как гранитная скала: – Я могу дать им единственное, что нужно каждому: не новую жизнь, но жизнь вечную.

Милый Стивен, говорит Злата, перебирая вьющиеся кудри юноши, милый Стивен, твой маленький священник дьявольски проницателен. Ну да, я получила новое задание, потому и умчалась из Лондона так стремительно. И конечно потому, что ты нравишься мне больше, чем я могу себе позволить.

Понимаешь, уже два года я работаю на британскую разведку. Большей частью – во Франции. Немецкие офицеры, иногда довольно высокопоставленные. Информация и дезинформация, обычные шпионские дела. Я думаю, где-то в огромных сейфах Блетчли-парка наши доклады могли оказаться на соседней полке – скажем, мои образцы шифров и твои расшифровки.

Как ты понял, сейчас мой объект – Клаус. Мне надо выяснить, был ли он все эти годы связан с Коминтерном, а если нет – сможет ли найти туда ходы. Война всегда заканчивается рокировкой, друзья меняются местами с врагами, и теперь нам надо держать руку на пульсе у Советов.

Возможно, я поеду с ним в Дрезден, в советскую зону. В конце концов, оттуда ближе до Польши. Я, конечно, была еще совсем девчонкой, но я помню запах жимолости и крохотные белые цветы на садовой изгороди, помню легкую тень перистых облаков на рябом зеркале не тронутого ряской пруда. Помню разбегающиеся трещины в штукатурке старого отцовского дома – не то реки, не то дороги на карте вымышленной местности. Помню заросший, неухоженный сад, покосившуюся сторожку, где мы играли детьми. Помню Беату и Томека… Мачека, Збышека… первых мальчишек, в которых я влюблялась, первых мальчишек, которые влюблялись в меня.

Я всех их помню, Стивен, но совсем не знаю, что с ними сталось. Кто угодно мог их убить – не коммунисты, так фашисты… там, где мы играли детьми, теперь только смерть и разрушение. Но даже стертая с карты, это все равно моя страна, понимаешь?

Милый Стивен, в другой жизни, в другом столетии я была бы счастлива стать твоей. Но нам не повезло – мы встретились в Англии сорок пятого года, в конце самой страшной войны, какую знало человечество. Миллионы людей заплатили жизнью, мы заплатили любовью.

(перебивает)

Злата бежала из Польши, когда ей было пятнадцать?

Есть у меня одна знакомая девушка. Родом из Баку. Рассказывает, как там все дружно жили в советское время. А когда ей было пятнадцать, как раз случились армянские погромы.

– Иду я утром в школу, – рассказывает она, – а на улицах лежат трупы.