Это самая важная ночь в вашей жизни – будьте готовы к ней. Отныне и до окончания ритуала: ни капли вина, ни крошки хлеба. С ясной головой должны вы встретить Истину Новой Зари.
Да помогут вам Неведомые Боги!
Гостиница погружается в ночь, как ковчег в воду. Каждой твари по паре, неудачники и пораженцы, беженцы, изгнанники, эмигранты, перемещенные лица. Бездомные, безропотные, отчаявшиеся. В узких гостиничных кроватях, как в корабельных койках. Звездный клин между верхушек сосен, холодный океан набегает на грязный песок, багровый глаз маяка пронзает ночь, тревожную, словно сон атеиста.
Спят, как дети в ожидании праздника, как дети, приманенные крысоловом, как крысы, внимающие волшебной свирели, ждущие отплытия лодки.
Им обещали надежду – широко распахнутые двери в неведомое. Преображение, превращение.
Случайные жизни, одинокие, бесприютные.
Неудачники, пережившие великую войну.
Счастливцы, спасшиеся от смерти.
Победители.
Ворочается в своей кровати Уильям Смит, бывший чернорубашечник, член Британского союза фашистов. Он думает: как же так получилось, что я не могу радоваться победе собственной страны? Я – настоящий патриот Великой Британии, враг либералов, всю жизнь защищавший от них Британскую империю, – в час триумфа моей страны в растерянности сижу на краю света, слушая ровный шум прибоя, глядя, как алый луч маяка пронзает серую ночную мглу.
А ведь мы радовались двенадцать лет назад, радовались за Германию! Мы надеялись на ее героический пример, верили, что фюрер и дуче, словно два светоча, укажут путь заблудшим!
Кто мог подумать, что все кончится такой войной и такой победой?
Историю пишут победители. И теперь фашизм навсегда будет означать голод, смерть, кровь и лагеря. А ведь фашизм – это свобода! Настоящая демократическая свобода, без диктата банков, без безработицы, без ежедневной лжи в газетах.
В 1933 году умерла мама – не на что было даже похоронить. И я, и брат – оба без работы, как три миллиона других англичан. Зато банкиры жировали на Бонд-стрит, британские евреи выдавали займы французским, чтобы те заполонили Англию дешевыми товарами, чтобы еще больше заводов закрылось, еще больше рабочих оказалось на улице без гроша за душой.
Да, я надел черную рубашку! Я называл себя фашистом и вскидывал руку в приветственном салюте! Я слушал сэра Освальда Мосли, я верил ему, и мне нечего стыдиться. Я не бомбил Польшу и не топил британские корабли в Ла-Манше. А ракеты немецкого блица все равно падали на головы английских рабочих куда чаще, чем на особняки Блумсбери.
Если бы мы победили в тридцатых – войны бы не было. Гитлер всегда уважал Британскую империю. Даже во время войны он все время предлагал нам мир. Если бы не этот Черчилль, с потрохами купленный Ротшильдами и Оппенгеймами! В союзе с Гитлером мы бы раздавили большевиков, прижали к ногтю американскую жидовню… Не было бы ни бомбежек, ни карточек, ни голода. У нас был шанс, шанс на счастливую жизнь, на Британскую империю, где народ был бы по-настоящему един, где сила государства питала бы живую жизнь простых людей, где могущество нашей армии заставило бы весь мир склониться перед нами.
А теперь мы разгромлены. Так называемая победа – наше поражение. Империя обескровлена, и стервятники вот-вот слетятся. Те, кто ликует сегодня, не знают, что наша Родина движется к пропасти – и ничто уже не может ее спасти. Это только вопрос времени. Возможно, мне повезет умереть и не увидеть гибель моей страны, но все равно страшно подумать, что выпадет на долю моей трехлетней дочурки.
Эх, если бы мы победили десять лет назад! Но мы не смогли победить – и теперь мы, британские фашисты, единственные настоящие патриоты на всю эту сраную страну, оказались врагами Англии. Врагами собственной нации, собственного народа. Как сказал бы фюрер – национал-предателями.
Солнце не восходит. Только тусклый свет. Только мелкий дождь. Так будет после смерти. На пересыльной станции, на пересадке. Сидеть и ждать. Всю вечность.
Чужие слова – как шелест дождя. Как зовут этих мужчин?
Уильям и Клаус.
Клаус и Уильям.
Они все время говорят.
Когда придет время – я заговорю. Пока храни молчание. Придет время.
Сегодня ночью. Откроются двери. Разомкнутся уста.
Храни молчание.
Сотни пар детских сандалий. Десятки тюков с одеждой. Золотые коронки. Вагоны – один за другим. Как слова, крепко сцепленные во фразы. Сцепленные в поезда.
Два голоса. Перебивают друг друга. Клаус и Уильям. Уильям.
Я хотела назвать своего сына Уильям. Билли.
Не успела. У него не было имени. Ни имени, ни тела, ни дня рождения.
Безымянный. Неродившийся. Мой сын.
Два голоса. Перебивая друг друга.
Обреченная на молчание. Как после смерти.