Калейдоскоп. Расходные материалы

– Я расскажу, откуда он взялся. Давным-давно, еще при Сталине, один мальчик в России увидел в отрывном календаре картинку. Два колхозника идут по свежему снегу, и один говорит другому: «Снежок-то хрустит!» – а тот отвечает: «А под ним – капуста!» Наверное, художник хотел обличить бесхозяйственность колхозов, это позволялось в СССР в качестве самокритики – но фраза о потаенной капусте, скрытой под снегом, стала одним из лозунгов хеленуктов, подпольной группы русских сюрреалистов. Спустя много лет эта фраза добралась до Парижа, где и превратилась в знаменитое «Под брусчаткой – пляж».

– Вы в самом деле разбирали мостовую, чтобы строить баррикады?

– Это национальная традиция, крошка. Во всех революциях XIX века шли в ход европейские булыжники. А мы считали себя наследниками Коммуны! Кровь бунтовщиков смыли с мостовых, но она текла в наших жилах, стучала в наших сердцах. Смешиваясь с апельсиновым соком Веселых Проказников, со сладковатым дымом индийской конопли, она несла желание, страх и надежду, раскалывалась канонадой и мерным гулом истории отдавалась в ушах. Такую музыку лучше слушать вдвоем – ты понимаешь, о чем я?

Мы не можем с определенностью сказать, понимает ли мужчину его собеседница, но сами, конечно, прекрасно понимаем. Музыка, чтобы слушать вдвоем, – это скрип матрасных пружин, скрип рассохшихся кроватей общаг и хостелов, аккомпанемент, в удачный день несущийся из-за каждой закрытой двери. Я знаю цену такой музыке – чуть выше тарифа местной проститутки.

– А когда вы захватили административный корпус, вы в самом деле там… ну… занимались сексом?

Зал парадных заседаний. Глубокие кресла, мягкие, обволакивающие, поглощающие. Бархат сидений. Багровый плюш занавесей. Огромный полированный стол, сверкающий, как поверхность моря. Полноватая блондинка в тугих джинсах полуложится на него, оттопырив аппетитную попку и почти вывалив роскошную грудь из расстегнутого ворота ковбойки:

– Я хочу заняться любовью! Прямо здесь!

Раймон, самый старший из нас, одергивает ее:

– Не будем превращать революцию в бордель!

– И тут же десяток голосов, один за другим:

– Как сказал Бол-Кунац министру: «Если вы сами импотент – не мешайте трахаться другим!»

– Мао сказал: «Секс – это хорошо, но не слишком часто!»

– Ну, возможно, для китайцев так и есть!

– Революция не нуждается в самооскоплении активистов…

– Мы не потерпим расизма, товарищ!

Громкие, резкие, спешат высказаться, перебивают друг друга. Вы слышите их? Спустя годы далекое эхо этих голосов все еще звучит в университетских библиотеках и залах.

– Парижская Коммуна длилась всего 72 дня – но это были 72 дня свободы! Мы хотели создать свою утопию, свою Зону, в которой, пусть ненадолго, могли бы быть свободны… мы хотели взорвать мир… мы мечтали… в переполненных аудиториях университета, в прокуренных комнатах, за столиками кафе… Мы надеялись, нам на выручку придут негры из Окленда и Гарлема… не прекраснодушные наследники преподобного Мартина Лютера Кинга, нет, боевики «черных пантер», крутые уличные парни, в кожаных куртках, в беретах, вооруженные бейсбольными битами… ножами… пистолетами… автоматами… целая армия угнетенных… передовой отряд третьего мира.

Девушка кивает. Ее большие губы приоткрыты, ослепительно-белая полоска зубов, широкие крылья приплюснутого носа, распахнутые глаза, массивные кольца оттягивают черные мочки ушей. Она сидит нога на ногу, щиколотку охватывают ремешки сандалий, левая ступня едва касается шестиугольных узоров трибального ковра. Длинные пальцы скручивают косяк, браслеты на запястьях бликуют в лучах полуденного солнца. Рядом с ней – белый мужчина, в голубых джинсах, цветастой рубашке, распахнутой на груди, волосы собраны в конский хвост, борода растрепана. В правой руке у него пистолет, на лице застыла зловещая улыбка. Крупные красные буквы косо пересекают афишу, но надпись не разобрать – декан не узнаёт алфавит. Славянский? Греческий? Хинди? Суахили? Ему хочется сорвать афишу, но их разделяет дымчатое стекло: загорается зеленый, «кадиллак» трогается, позади остается захваченный университет, расклеенные на столбах листовки и афиши, гомонящая толпа студентов, унижение и бессилие…

– Мы явились на переговоры в купальных костюмах: девчонки в бикини, мы в обтягивающих плавках. Мы взяли с собой зонтики – большие черные зонты! И вот такой процессией прошли к месту встречи с деканом, скандируя лозунги, цитируя Мао, Троцкого и Че Гевару. Они, конечно, рассвирепели!

Я перевожу взгляд на пару за соседним столиком. Мужчина уже накрыл ладонью кисть рыжеволосой девушки.

– И что вы сделали тогда? – спрашивает она.

Ее лицо раскраснелось, румянец заливает широкие скулы, чуть припухшие губы дрожат. Я безошибочно определяю эту дрожь – дрожь боли, возмущения, ярости.

– Мы не можем это так оставить! – (Негативная вибрация злости, ненависти, бессилия.) – Наших товарищей, вышедших на мирную демонстрацию, польское правительство бросило в тюрьму! Мы должны выступить! Пусть нас арестуют, изобьют! Пусть, и даже чем хуже, тем лучше!