– Не смешите нас, профессор! – отвечает ему Лесли. – Коммунисты приходят и уходят, а страны не меняются. Россия была вашим врагом и им осталась. Это империя, опухоль на теле Евразии.
– Убедительное выступление, – кивает довольный Фред Хэррис. – Не забывайте: люди из КГБ – всегда люди из КГБ, как бы оно ни называлось.
– Вот погодите, они еще чего-нибудь собьют, – замечает Лесли. – Так что я бы хотел предостеречь профессора Розенцвейга от излишних иллюзий на счет русских – они не меняются. По крайней мере, пока кто-нибудь не поступит с Москвой так, как поступили в сорок пятом с Берлином.
– Боюсь, эта задача нам не по силам, – улыбается Фред Хэррис. – Давайте лучше сосредоточимся на судьбе наших близких…
– Простите, – перебивает Фреда пожилой азиат в душном черном костюме, – мне кажется, леди нехорошо. Надо вызвать врача.
– Я врач, – вскакивает Лорен и видит, что одновременно поднимается Ричард. Через минуту они оба склоняются над обмякшей в кресле сухонькой старушкой. Лорен берет ее за руку.
– Пульс есть, – говорит она. – Кажется, просто обморок. Надо дать ей…
– Ничего не надо давать, – говорит Ричард.
Он прикладывает два пальца к сонной артерии, а потом несколько раз несильно ударяет старушку по щекам и щелкает по носу. Она вздрагивает и открывает глаза.
– Как вы себя чувствуете, мэм? – спрашивает Лорен.
– Извините меня, – лепечет старушка. – Я, кажется, потеряла сознание. Я думаю, мне надо на воздух.
– Мы попросим вас перенести… – начинает Лорен, но старушка вдруг вскакивает с кресла и поворачивается к Ричарду:
– Подайте мне руку, молодой человек.
– Нет-нет, не волнуйтесь. У меня все хорошо. Я только посижу здесь – и все пройдет. Это я от радости, да. Я же всегда знала, что Фрэнсис не погиб. Никто не верил, даже его дети не верили, но я тоже не верила – я знала. Я, молодые люди, девяносто пять лет прожила, я знаю – все повторяется, надо только подождать. Людям кажется: они уникальные, судьба их уникальная, любовь, ненависть, все такое… а я знаю: у Господа нашего не так много материалов, чтобы каждый раз начинать заново. Он-то работает, как хороший мастер, по готовым лекалам. Отец мой, царство ему небесное, был портной, старая школа, не то что нынче, костюмы на заказ, готовое платье тогда только оборванцы носили – но даже он повторялся, понимаете? Хотя сколько времени проработал – лет сорок, не больше. А Господу надо заполнить вечность, совсем другой масштаб, правда ведь? Все повторяется – вот я и верила: Фрэнсис вернется. Когда-то, много лет назад, до вашего рождения, даже до войны, мой будущий муж пропал без вести – в самом сердце черной Африки. Не сочтите меня расисткой, среди черных тоже встречаются хорошие люди, но там, в Африке, еще оставался каннибализм и, конечно, всякие сатанинские ритуалы… все были уверены, что Джозеф погиб, и только я верила: он вернется. Тогда еще не
Старушка грозит Лорен сухим пальцем, и Ричард неожиданно краснеет.
Как она сказала? Все повторяется, надо только подождать?
У нас есть знакомая, фоторепортер. Однажды она показала нам свои снимки из горячих точек. Израиль. Шри-Ланка. Восточный Тимор. На одном фото со спины был снят взвод «голубых касок». Молодой солдат, обернувшись через плечо, глядел в камеру. Лицо растерянное, даже немного детское. Такой контраст между живой уникальной эмоцией – и одинаковыми касками.
– Снимок постановочный? – предположил я.
– Нет, конечно, – возмутилась фотограф. – Я шла за ними, и вдруг этот солдат обернулся.
– И ты успела?!
– Увы, нет. Это только в кино можно камеру за секунду вскинуть, выставить резкость, свет… А я не в кино, я не успела.
– И ты его окликнула, чтобы он обернулся снова?
– Нет, я приготовила камеру и пошла следом. Минут через сорок парень опять обернулся – и тут я нажала кнопку.
– А ты была уверена, что он снова обернется? – спросил я.
– Конечно. Это все фотографы знают: если что-то случилось один раз – оно случится снова. Надо только подождать.
Двери конференц-зала открываются, первым выбегает Артур:
– Как миссис Уиллард? Вы вызвали гостиничного врача?