Калейдоскоп. Расходные материалы

Цифры на мониторе, деньги на счетах, голоса брокеров в телефонной трубке. На самом деле Джонатан работает не в кабинете – его разум хищной птицей летает по информационному суперхайвею, в пространстве сверкающих силовых линий, в галлюцинаторном мире, где стоимость акций то распускается волшебным цветком, то схлопывается хищной актинией. Не то Кастанеда, которого Джонатан не читал в колледже, не то фильм «Трон», который он не смотрел ни в кино, ни на видео.

Джонатан не любит ни книги, ни фильмы. Из всей индустрии развлечений он признает только world music и contemporary art. Музыка подчеркивает достоинство hi-fi-стереоцентра Bang & Olufsen, а искусство – о, искусство имеет тенденцию дорожать!

Так Джонатан и познакомился с Нормой Бродхед – выпускницей Нью-Йоркской школы визуальных искусств, наследницей старинной WA S P’овской семьи, живым воплощением тех самых старых денег. Девушкой, которая могла себе позволить не беспокоиться о карьере и не думать о финансовых перспективах, а держать небольшую галерею в Сохо. В галерее выставлялись только те художники, которые нравились Норме.

С точки зрения Джонатана, такой бизнес-подход никуда не годился – если бы Норма допустила его, Джонатана, до управления галереей, он бы выстроил сбалансированную стратегию, диверсифицировал риски, разработал долгосрочный план. Однажды он не удержался и изложил свое видение:

– Надо вложиться в тех, кто точно будет расти. Энди Уорхол, Рой Лихтенштейн, французы начала века… застраховать как следует и повесить в галерее, объявив, что они не продаются, потому что ты очень любишь эти работы. А когда люди потянутся к тебе, как в Метрополитен или МоМА, сможешь впаривать им любое современное фуфло с маржой процентов 50 % как минимум. Потому что у тебя будет репутация женщины, которая так прекрасно разбирается в искусстве, что может позволить себе не продавать Уорхола и Шагала.

Они лежали в огромной спальне Джонатанова лофта. Минуту назад Джонатан гладил полные груди Нормы (да, когда такое лежит в ладони, сразу чувствуешь: весь мир – твой!), но пока говорил, рука замерла – он весь сосредоточился на словах, на идеях, которые так щедро ей дарил.

Норма поджала тонкие губы и передернула плечами:

– Милый, мне не интересно. Слишком скучно. Занимайся своими акциями, а мои картинки оставь мне.

Джонатан замолчал и вернулся к Норминым грудям. Он знал, что прав: стратегия математически выверенная, учитывает движение рынка и психологию потребителя. Как всегда, когда его предложения отвергали, он обижался и злился, будто отвергли его самого. Доктор Кац много говорил с Джонатаном об этом – но в тот раз удалось обойтись без его методики: в постели у Джонатана были свои способы вернуть уверенность в себе.

Впрочем, горечь осталась, и в следующий раз он очень нескоро заговорил с Нормой о ее галерее.

Звонит настольный телефон. Секретарша говорит: какая-то журналистка просит об интервью. Джонатан плохо слышит название газеты – у другого уха трубка радиотелефона, – разбирает только слово «Гарвард». Понятно, что это Harvard Business Review, – кто же еще может ему звонить?

– Да, соедини, – говорит он.

Интервью всегда приносит новых клиентов, поднимает цену Джонатана на рынке. Такими случаями не бросаются.

– Здравствуйте, мистер Краммер.

Юный девичий голос. Что они, стажерку к нему послали?

– Меня зовут Моник. Я хотела бы взять у вас интервью для нашей газеты. Я знаю, что вы занятой человек, но редактор сказал, что сегодня – последний срок. Могли бы мы встретиться вечером?

– Сегодня вечером я занят, – говорит Джонатан, – впрочем, постойте… в десять вам будет не поздно? Нет? Вот и отлично.

– Я хотела бы приехать к вам домой, сделать несколько снимков в интерьере… – говорит девушка.

– Хорошо, – соглашается Джонатан, – записывайте адрес.

Видать, большое интервью, думает он. На несколько полос и с фотографиями!

Вечером, спускаясь в лифте, Джонатан снова вспоминает Часы Судного дня. Впервые за шестнадцать лет перевели стрелки назад! Если Кора Мартин об этом узнала, наверное, вздохнула с облегчением.

Впрочем, навряд ли.

Полтора года назад Джонатана окликнули на выходе из бизнес-зала JFK:

– Джонатан! Джонатан Краммер!

Он обернулся: немолодая полная женщина, лет сорока с лишним, расплывшаяся фигура, платье, вышедшее из моды уже лет пять как – если вообще когда-нибудь было в моде.

– Не узнаёшь меня? Я Кора, Кора Мартин из Джефферсоновской хай-скул.

В самом деле – не узнал.

– Ну что ты, конечно, узнаю! – сказал он и добавил: – Выпьем кофе?

В баре он заказал двойной виски, восемнадцатилетний «Джеймисон», нормально для аэропорта.

– Выпьешь? – спросил он Кору.

Она ответила:

– Только кофе.

Черные волосы были высветлены до неаккуратной, почти седой белизны. Дешевая химия вздула их вокруг головы подобием опадающего взрыва. Плотный слой косметики не скрывал дряблую кожу, дешевая тушь начала расплываться, а помада казалась излишне яркой.

И, черт возьми, ей явно следовало поменьше жрать!