Калейдоскоп. Расходные материалы

Расскажу, что у меня тут происходит. Я понемногу налаживаю отношения с одноклассниками. Маня, которая Мириам, по-прежнему воротит от меня нос, но я недавно разговорился с клевой местной герлой. Ее зовут Гила, она довольно красивая: тонкий нос, большие губы и кудрявые волосы. Училка посадила нас вместе, потому что с ней, как и со мной, тоже никто не хотел сидеть. Я ее спросил почему, но не очень понял ее ответ. В любом случае она – настоящая сабра: так называют израильтян, родившихся уже в Израиле. И тем же словом называют местные кактусы со съедобными плодами, которые можно купить в магазине или на рынке.

С этими сабрами была смешная история. Первый раз, когда мама принесла их домой, я полез их чистить – у них такая толстая кожица, типа как у апельсина – и по привычке решил помочь себе зубами. А оказалось, там снаружи мелкие иголки – это же кактус! – так что мама их потом у меня час вынимала пинцетом из губ и нёба.

Здесь я об этом никому не говорю, потому что вроде это едва ли не первое, о чем предупреждают приехавших. Есть даже такая пословица, что израильтяне – как сабры, колючие снаружи, сладкие внутри. Мне, впрочем, эти кактусы особо сладкими не показались.

Кстати, я думаю, нам об этом забыли сказать, потому что мы прилетели, когда все ждали, что Саддам Хуссейн применит против нас химическое оружие. Нам прямо в аэропорту выдали противогазы, хорошо, что на гр. обороне научили, как их надевать!

Когда я рассказал об этом Гиле, она спросила, с кем воюет Россия. Пришлось объяснить, что мы уже отвоевали свое сорок пять лет назад, когда победили Гитлера.

– Зачем же вас учили пользоваться противогазами? – спросила она.

Я уверенно ответил, что на всякий случай, а теперь думаю: в самом деле – зачем?

Счастливо!

Леонид

Но Хананель позвонил сам, словно угадав время, когда Виктора опять не было дома, и они трепались минут сорок, вспоминая старых знакомых, «Сайгон» и «Ротонду». Ира уже собиралась вешать трубку, когда Хананель сказал: с одиннадцати до трех я у себя в мастерской, каждый день, можно даже без звонка, будешь рядом с Нахлаот – заходи, – и она Лёниным фломастером вывела на салфетке расплывающееся «Ширизли, 18», уже зная, что обязательно придет, как пришла двадцать лет назад, когда Хананеля еще звали Богумил и он изображал из себя подпольного священника.

В самом деле – хорошая идея: вдобавок к подпольным художникам, поэтам и музыкантам завести в «Сайгоне» своего подпольного священника. Было самое начало семидесятых, назревал православный ренессанс: некоторые хиппи уже читали Библию, кое-кто даже крестился, а кто-то из завсегдатаев сколотил – по рассказам – крест в Пушкино и отволок на одну из Пулковских высот: не то в исполнение обета, не то по каким-то личным, любовным причинам. Но «своих» священников у них не было – это уже потом «системные» стали заходить в храм Духовной академии, ездить в подмосковную Новую Деревню к Александру Меню или в Грузию, в монастырь Бетания, к отцу Иоанну Шеклашвили.

Ира хорошо помнит, как в Летнем саду – осеннем, засыпанном листьями, – Сережа рассказал, что отец Иоанн называет себя последним хиппи и, по слухам, ставит на место даже самых олдовых, говоря, что за свою жизнь выкурил анаши больше их веса.

– Я тоже хотел креститься, – сказал Сережа тогда, – но потом передумал. Мы же уникальное поколение, верим в искусство и науку – и нам хватает. Наши родители еще помнили веру в Бога, сверстники на Западе поверили в секс, наркотики и рок-н-ролл, да и дети, наверное, будут верить в какую-нибудь астрологию и эру Водолея. А я вот всегда с недоверием относился ко всякой эзотерике – я же какой-никакой, но ученый.

Ира кивнула. Они сидели на скамейке, Лёня с Лизой бегали вокруг, пиная ногами листья, яркие, словно пятна солнечного света.

– Так что религиозной жизни у меня так и не случилось, – сказал Сережа и добавил: – По большому счету, вся моя жизнь состоит из не случившегося.

Ира сразу поняла, что он имел в виду, хотела сказать моя жизнь тоже, но не смогла выдавить ни слова – свело челюсти, как в старом неприличном анекдоте. Проглотила ком, набухший в горле, и взяла Сережу за руку – не взяла, вцепилась, вонзив в запястье красные, под цвет листьев, ногти.

Сегодня Ира идет по Бен-Йегуда, повторяя ту самую Сережину фразу – моя жизнь состоит из не случившегося, – и знает: это уже не про нее. Три месяца назад она уехала из Союза – навсегда! – совершила немыслимый прыжок в иной, свободный мир, пробилась за флажки, по ту сторону границы. Одного этого достаточно, чтобы оправдать любую биографию, – и вообще, это первое событие, не просто случившееся с ней – как роман с Витей, беременность или роды, – но созданное ею самой, подготовленное, продуманное. Результат собственного выбора.