Калейдоскоп. Расходные материалы

С другой стороны, две больших черных груди тоже представляют этнографический интерес – чтобы ни говорил на эту тему Фрейд.

– Главный прикол, – продолжал Оливер, – это чувак, который делает из пальмовых листьев всякую фигню. Ну, птичек или там шляпки от солнца. Лезет на пальму, срезает лист, спускается и складывает вот это местное оригами. За несколько долларов, не помню даже за сколько.

– И что в нем прикольного? – спросила Тамми.

– Чувак не местный! Родом из Бруклина. Путешествовал по всему миру и осел здесь. Нашел, так сказать, незанятую нишу. Местные, мол, не любят лазить на пальмы. Боятся. Говорят, очень опасно.

– Ну, уж не опасней, чем преподавать недорослям в Сити-колледже, – с обидой сказал Гэри.

Хотя чего обижаться – он-то уж точно не собирался лезть на пальму.

– На голову может упасть орех, – рассмеялся Оливер, – а когда ты на пальме – куда ты денешься? Не увернешься. Бум – и летишь вниз, вместе с орехом.

Вот так и жизнь, подумал Гэри. Карабкаешься наверх, а потом получаешь по голове. С другой стороны, если остаться у подножья, орех наберет большую скорость и уж точно проломит кумпол – с моим-то везением.

От соседнего столика донесся крик. Гэри обернулся: женщина в вечернем платье и туфлях на шпильках встала и теперь кричала на своего спутника, развалившегося в кресле. После особо громкой тирады мужчина тоже вскочил и заорал в ответ.

– О чем они? – спросила Тамми.

– Не понимаю, – пожал плечами Гэри, – незнакомый язык. Но, кажется, ссорятся.

– По-моему, русский, – сказал Оливер. – Помнишь, у меня была русская гёрлфренд, Лина, четыре года назад? Пару слов от нее выучил. Одно из них я только что услышал.

– И что оно означает? – спросил Гэри.

– Оно описывает ситуацию сильного кризиса, экзистенциального, финансового или эмоционального, – объяснил Оливер. – Происходит от названия женского полового органа.

– Ужасно, – вздохнул Гэри, – русская культура всегда отличалась мизогинией. Взять хотя бы то, как Толстой относится к своим героиням…

– На хер Толстого! – воскликнул Оливер. – Секс – лучший способ изучения чужой культуры. Своя персональная diversity program, как в твоем Сити-колледже. Вы ведь привлекаете талантливых студентов из разных стран, чтобы создать культурное разнообразие? Вот так и я – подбираю себе этнических любовниц, чтобы узнать все лучшее, что создало человечество!

Гэри посмотрел на Омоту. Встретив его взгляд, она опустила глаза и принялась аккуратно резать свинину на тонкие ломтики.

Оливер допил бокал и откинулся на спинку плетеного кресла:

– Помню, в колледже у меня была армянка. Сексуальная, красивая, все такое – но я не о том. Мы с ней, разумеется, иногда разговаривали – даже несмотря на молодость, мы ж все-таки не кролики, да? Ну, и она мне, как водится, рассказывала про свою семью. Как приехали, откуда да почему. И вот у меня экзамен по истории – я на курс-то записался, а ходить забил. Ну вот, вытащил я там какой-то билет про Вторую мировую, не помню уже, про что конкретно, отвечаю кое-как, а профессор вдруг спрашивает: «А скажите мне, мистер Уоллес, какой народ пал первой жертвой геноцида в ХХ веке?» Я смотрю на него и сразу понимаю ответ. Говорю: «Армяне. В Турции, в 1915 году». И ухожу, унося с собой А с плюсом! Вот что значит – этническое разнообразие!

Оливер обвел стол победным взглядом. Омоту отложила нож и медленно подняла на него глаза. Потом посмотрела на Гэри, пробормотала извините! и ушла быстро, насколько позволяли высокие каблуки. На тарелке осталась нетронутая горка мелко наструганной свинины.

Гэри вскочил и бросился за ней.

Оливер задумчиво посмотрел им вслед и сказал Тамми:

– Не будем им мешать, хорошо?

Как вам объяснить? Это была настоящая лирическая сцена. Море плескалось у наших ног, Омоту плакала, а я утешал ее, как святой Иосиф – деву Марию.

– Это было чудовищно, – сказал я, – я чуть не сгорел со стыда. Как он мог так говорить – при тебе? К сожалению, мы, люди, выросшие в демократическом обществе, зачастую совершенно лишены такта по отношению к тем, кто пережил ужасы колониализма или тоталитаризма. Мы избалованы. Все-таки у нас никто не вправе без веских оснований подвергнуть гражданина пыткам, бросить в тюрьму или заставить досмотреть некоторые бродвейские шоу. По сравнению с тем, что творится у вас на родине или, скажем, творилось в Советском Союзе, это, конечно, – небо и земля.

Омоту молча посмотрела на меня.

– Как Оливер мог так говорить! – продолжал я. – Зная, что пережил твой народ! Как он мог сказать, что первый геноцид в ХХ веке случился в Армении! Ведь еще за десять лет до этого немцы почти полностью уничтожили гереро и нама! Загнали в пустыню, и они шли через нее к своей обетованной земле, шли и умирали. И немцы так и не извинились! Никакой Вилли Брандт не стал перед вами на колени! Нама и гереро – не белые, что тут извиняться?

Слова слетали с моих губ, как брызги пены. Да, это была настоящая лирическая сцена. Точь-в-точь как в выпуском классе с Пегги Ли – мы сидели, и она потянулась ко мне, чтобы поцеловать: но тут я заметил комара у нее на щеке.