Калейдоскоп. Расходные материалы

Сказать давай сегодня так – все равно что прыгнуть с вышки. Разбежаться, закрыть глаза, оттолкнуться и взлететь, чувствуя на себе восхищенные взгляды одноклассников. Несколько секунд полета, каждая мышца напряжена, ладони сложены лодочкой, носки тянутся к небу, и ноги кажутся еще длинней. В пятнадцать лет у нее совершенное тело, купальник подчеркивает грудь, ни единого лишнего грамма жира. Всплеск – и обжигающий холод воды, и не хватает воздуха.

«Давай сегодня так» – почти невозможно сказать. Даже если Саманта знает, что оба они здоровы, только месяц назад сдавали донорскую кровь, прошли все анализы, но все равно – секс должен быть безопасным. Билли с нее вполне хватило: она до сих пор не может поверить, что не подцепила от него ВИЧ. Но этой ночью она сама сказала «давай так».

Пусть у нас будет ребенок, думала Саманта, прижавшись к Алексу. Это сказочная страна, и неважно, как мы сюда попали. Пока мы здесь – в мире сердитых смуглых гномов, волшебных дворцов с круглыми трубами, замшелых прибрежных камней, пены морских волн, белой и ажурной, как каменная резьба, – пока мы здесь, в этой стране на краю света, у нас все будет получаться. Пусть у нас будет ребенок, пусть мы будем счастливы – все четверо.

Этим вечером они не нашли мест в дешевых резиденшиалах, где останавливались две предыдущие ночи. Слава богу, кто-то посоветовал Алексу местную пусаду, средневековый монастырь, переделанный в гостиницу при Салазаре, который, как все диктаторы, сочетал любовь к старине с желанием отреставрировать ее до состояния диснейленда.

В результате за чуть большую цену, чем обычно, они получили двухкомнатный номер с роскошной кроватью «под старину» и телевизором, который десять лет назад был супермодным, а сейчас казался едва ли не древнее резной мебели и деревянной двери, окованной железными полосами.

Джонни сладко спал в гостиной, Саманта лежала, уткнувшись носом в подмышку Алекса.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– Я тоже тебя люблю, милая, – ответил Алекс и поднялся.

Он вернулся с видеокассетой в кричаще-яркой обложке. Саманта смутно припомнила: Алекс купил ее в Риме, у старика-продавца, после долгой беседы на смеси английского и итальянского.

– Только что заметил, – сказал он. – Здесь есть видеомагнитофон.

– Собираешься смотреть кино? – удивилась Саманта.

– Ага, – сказал Алекс, и спальня осветилась голубоватым мерцанием экрана. – Не просто смотреть: я хочу показать этот фильм тебе. Именно сегодня.

– А что за фильм? – Саманта села в постели. – Итальянский артхаус?

– Не совсем, – ответил Алекс. – Этот жанр называется джалло, что-то вроде фильма ужасов. Не волнуйся, совсем немного, только один эпизод.

Молодая женщина идет по длинному коридору. Наверное, какой-то дворец – стены убраны гобеленами, расписные балки потемнели от времени. Она одета по моде семидесятых – клешеные джинсы, высокие сапоги, просторная хлопковая рубашка в этническом стиле. Камера движется следом, в нескольких метрах.

В конце коридора женщина распахивает тяжелые двери – на мгновение яркий свет ослепляет зрителя.

Крупный план: светлые волосы, чуть припухшие губы, широкие скулы. Рука поправляет локон, камера отъезжает, мы видим, что женщина беременна. Она проходит вдоль стен, задрапированных темным бархатом, открывает еще одну дверь. Большая ванная комната, в центре, на возвышении – старинная чугунная ванна на львиных лапах. Женщина включает воду, садится на мраморную скамью и снимает сапоги.

Вода воронкой уходит в слив.

Босые ноги. По тому, как сжимаются пальцы, чувствуется холод каменных плит. Женщина переступает через упавшие на пол джинсы.

Крупным планом – рука пробует воду.

Резкий звук, женщина отдергивает руку.

– Сделай потише, – говорит Саманта, – разбудишь Джонни.

– Да не волнуйся, он спит как убитый, – отвечает Алекс.)

Во весь экран – голубые, широко распахнутые глаза.

Дверь ванной комнаты.

Босая нога на полу, когти льва почти касаются пальцев.

Женщина выключает воду.

Дверь ванной комнаты.

Тишина.

Тихий голос говорит: One Two Three.

С первыми аккордами «Марсельезы» дверь распахивается.

Громкий крик. Крупный план раскрытого рта, искаженное лицо, вылезшие из орбит голубые глаза.

Камера резко отъезжает – женщина кричит, держась за край ванны Love, love, love – вступает голос.

Рука в черной кожаной перчатке хватает женщину за плечо.

Love, love, love.

Другая – или та же? – рука задирает подол длинной рубашки.

Love, love, love.

Треск рвущейся ткани. Светлый лоскут падает в ванну, намокает, темнеет, погружается в воду, исчезает.

There's nothing you can do that can't be done, – поет Джон Леннон.

Женщина выбегает из ванной. Рубашка разорвана, плечо и часть спины обнажены.

Широко раскрытый безмолвный рот: крик заглушает музыка.

Nothing you can sing that can't be sung.

Женщина бежит к приоткрытым дверям коридора, откуда вышла в начале эпизода. Большой живот ей мешает.

Nothing you can say…