Каленая соль

– Никак к обедне кличет новгородец[Благовестный колокол был перевезен Грозным в слободу из опального Новгорода.], – снова взбодрился князь Михаил и уставился на дорогу, уловив сквозь колокольный звон частую дробь копыт. Опрометью, будто за ним гнались, выскочил из леса вершник, подлетел к Скопину.

– Ляхи от Троицы уходят! Окромя Сапеги, никого уже нет!..

– Ему тож черед скоро, – молвил стратиг и хлопнул по шее застоявшегося коня.

5

Древлий обычай нарушен: никто после обеда не почивает. Возле запущенных царевых палат толпилось служилое дворянство, наблюдая, как под началом немца Зомме наемные ландскнехты исполняют приемы боя с воображаемой конницей. Слитные и спорые перемещения, повороты, смыкания и размыкания строя, выпады с копьями наперевес не могли не занимать. Тут все, как один, враз приводились в движение резким непререкаемым голосом:

– Фор!.. Цурюк!.. Нах рехтс!.. Линкс!.. Абштанд!..[Вперед!.. Назад!.. Направо!.. Лево!.. Дистанция!., (нем.)]

Дворянство мотало на ус ловкие и проворные ухватки иноземцев, разглядывало их ладно пригнанные выпуклые панцири, не без досады подмечая, как неуклюже, на разный вкус и лад было одето и вооружено само. Все чуть ли не домодельное и как бы еще с пращурова плеча. И хоть, что говорить, прочны и надежны были чешуйчатые куяки, кольчужные юшманы, а то и богатые пластинчатые бехтерцы или совсем устарелые колонтари, но отеческие доспехи обременяли излишеством и тяжестью железа, лишали подвижности. Не всегда, видно, впрок приверженность старине. Правда, оружие едва ли уступало иноземному, и протазан казался игрушкой рядом с рогатиной. Когда есть что сравнивать, тогда есть и о чем спорить. Толки велись вперемешку.

– Верно, искусники за рубежом, да и мы не лыком шиты. Пушки наши куда с добром, свей, слыхал, крадут их.

– А колокола немецки слыхивал? Глухо, аки в сковороду, бьют, не в пример московским.

– Отступись с колоколами. Не о том речь. А о том, что всяко оружие головы требует. Баторий-то в недавни еще поры Псков брал и не взял. Не помогла ему нова ратна снасть, А у Смоленска ноне не Жигимонт ли со всеми иноземными ухищрениями понапраске пыхтит?

– Ляхи свои сабли бросают, коль наши им достаются.

– А колокола ихни слыхивал?

– Далися дурню колокола! Молчи уж!

– Они хитростью, а мы храбростью.

– Полно-ка: «мы» да «наше»! Было б у нас ладно, не хватили бы столь лиха. Поделом немцы нам под носом утирают, ишь како ратуют – завидки берут!

– Впрямь. Доброе переимать не зазорно…

Отвлеченные зрелищем, дворяне упустили из виду Скопина, который с воеводами медленно проехал позади них к дворцовому крыльцу. Только услыхав его быстрые шаги по ступеням, все стали поворачивать головы.

– Хитра наука! – воскликнул князь, указывая на замерший мгновенно строй ландскнехтов. – Всем подобает овладеть сим. Всем без изъятья! И с тщанием добрым. Я глаз не спущу. Инако не ждать успеха.

– Недолго той земле стоять, где учнут свои уставы ломать, – хмуро буркнул в бороду Лыков, но так, чтобы было слышно Куракину. – Вельми доверчив наш стратиг, перед иноземцами стелется.

Не по нраву Лыкову, что Скопин сговорил царя переложить с немецкого да латыни устав дел ратных, дабы русские ни в чем не уступали на бранном поле ни Испании, ни Англии, ни Литве. По тому уставу и задумал устроить князь Михаил набираемое ныне войско. Однако Лыков, как и многие из окружения царя, почел то за пустую забаву: не вырастают лимоны на елках, и не выводят медведи львов, всякое новшество осмотрительности требует.

Дворянство же с одобрением приняло слова Скопина, согласно закивало головами, радостно зашумело.

Скопин приятельски обнял вышедшего навстречу из покоев подбористого Делагарди, поманил к себе Зомме. Вместе с пышно разодетыми своими и не меняющими походных одежд, а оттого более приглядными в ратном стане иноземными воеводами Скопин был как бы примиряющим всех посредником. И в его живом взоре, в непринужденных движениях сказывалась та простота обхождения, которую бы осудили в боярских теремах, но которая привлекала служилое большинство.

Пока Скопин весело переговаривался с воеводами, готовясь идти к трапезе, возле крыльца явилось несколько дворян в дорожных кафтанах, один из них поднял над головой свиток.

– Везение тебе, княже, ныне на челобитные, – пошутил Куракин. – Успеется, поди, с чтивом, щи остынут. Но Скопин не любил откладывать дела.

– Отколь посланы? – доброжелательно протянул он руку к бумаге.

– Из Рязани. От Прокофия Ляпунова.

Князь начал читать и вдруг, не дочитавши, густо залился краской, потом мертвенно побледнел. С задрожавших губ его сорвались гневные слова:

– Государя поносить!.. На государя клепать!.. Надвое разодранная грамота полетела к ногам рязанцев. Те оторопели.

– Что? О чем писано? – встревожились все вокруг.