Каленая соль

Скопин не отвечал. Он низко склонил голову, унимая гнев или устыдясь вспыльчивости, всполошившей окружающих. Делагарди мягко тронул его за плечо, но отдернул руку – плечо было неподатливым, окаменевшим, и он стиснул рукоять шпаги. Лыков с Куракиным пристально разглядывали рязанцев, не знавших куда деваться. Шереметев был невозмутим. Лишь отважный усач Зомме отличился проворством, сбежав с крыльца и прикрыв собой полководца.

В почтительном отдалении напряженно ждало развязки служилое дворянство. Нетрудно ему было смекнуть, о чем шла речь в ляпуновской грамоте, оно и само бы поддержало Прокофия, не желавшего больше сносить оплошного безвольного царя, если бы Скопин не был так безоглядно предан своему дяде. Может, все-таки Ляпунов проймет Скопина?

Наконец юный князь поднял голову. В глазах его уже не было ярости. Смятенные рязанцы покорно пали на колени. К ним сзади подобралась стража, и, острые бердыши зловеще нависли над ними.

– Лютой казни достойны вы за крамолу, – с тяжелым вздохом молвил Скопин ляпуновским посланцам. – На что уповали? На измену мою? Али за недоумка посчитали? Молод, горяч-де – мономаховой шапкой мигом прельстится. Коим проступком обнадеял я вас, чтоб отступником меня счесть? Я по гроб верен государю…

– Помилуй, княже, – запричитали рязанцы. – В сущем неведении мы. Прокофий нам грамоту запечатану всучил. Его к ответу зови!

– Не ждал я подвоха от Ляпунова. Полагал, в разум пришел он. Нет, разума у него мене, нежли наглости. – к Скопину уже возвратилось спокойствие.

– Сам уклонился, а наши головы подставил, – расплакались рязанцы.

– Идите прочь, вон, с глаз долой! Не хочу подобиться Грозному в его убежище, а то не избежать бы вам наказания.

– Остерегися, Михаиле Васильевич, не отпускай их, – сбросив оцепенение, тихо посоветовал искушенный Шереметев. – Положи предел доброте своей, с пристрастием допрос учини.

– Брось, Федор Иванович, таки дела не по мне.

Не желал знать Скопин, что добродетель сама может быть наказуема, не хотел допускать ожесточения, которое и без того переполнило родную землю. Снова на его юном лице расцвела улыбка и он широким радушным взмахом руки пригласил воевод разделить его трапезу.

Понурясь, чуть ли не бегом устремились рязанцы к воротам мимо безмолвно расступившегося служилого люда. Стражники искали в снегу вторую затерявшуюся половину ляпуновской грамоты. Когда они нашли ее, Лыков с Куракиным переглянулись и только после этого последними вошли в покои.

6

– Вконец изводит, нечиста сила! Веревки из нас вьет! Дурит без передыху! Препоны таки чинит, ровно и не отпущены мы!..

В лачуге Уланки не повернуться, мужиков набилось, как грибов в кузовок. Потрясали они кулаками, жаловались на надзорщика. Припертый ими Кузьма не мог встать с лавки. Так и сидел, поджавшись, в накинутый на исподнюю рубаху шубейке, босой, в руке шило, с колен свисали ремни конской упряжи.

– Чай, собралися уж, – дождавшись, когда все умолкнут, подивился Кузьма. – Не завтра ли отъезжаем?

– Кабы завтра! Лукавый бес лошадок у нас захапал: мол, вы-то вольны, по шереметевску слову, катить на все четыре стороны, о лошадках же воевода не заикнулся, а потому, дескать, гуляйте без лошадок. Не поганец ли?

– С чего взъедается?

– А все с того, Минич, – подал голос из-за спин Подеев, – что жалобишка наша ему досадила, ославили, вишь, мы его пред Скопиным, хошь и ни словца о нем в жалобишке не было, сам ты писал – знашь. Попала вожжа под хвост, что ты содеешь, едри в корень! Смаху надобно было ехать да, чай, хворого тебя не захотели оставлять.

– На тебя лаялся, – добавил Гаврюха, – коль встренет-де, посчитается.

– Что ж, посчитаться не грех.

– Не вздумай. За саблю хватится. Ростовец Тимоха посчитался было, так он Тимохе саблею плечо рассек. Да еще смутьяном объявил, в темницу Тимоху кинули.

– Сызнова жалобишку писать? – спокойно спросил Кузьма. – Подымут нас на смех. Ябедники, мол. На то и бьет над-зорщик. Аль уж не постоим за себя?

– Куды с голыми руками на саблю?

– Обождите-ка у избы, оденуся ужо.

Когда мужики вышли, Кузьма еще немного посидел на лавке, молодечески встряхнулся, потом неспешно снял со стены бич…

Надзорщик не скрыл злорадной ухмылки, когда у конюшен, откуда отправлял посошных в извоз к Ярославлю, он увидел кучку нижегородских мужиков.

– Каяться пожаловали?

Спрятав бич за спину, Кузьма подошел к нему.

– Добром прошу, человече, отдай лошадей.

– А-а! – уставил руки в бока надзорщик. – Ты-то и есть заводчик? Давненько мои батоги ждут тебя!

Надзорщик был низкоросл, но крепок и плотен, с тяжелым мясистым лицом, обросшим густыми черными брудями. Смотрел исподлобья с презрительной насмешливостью, чуя за собой превосходство в силе и власти.

– Мигом робят кликну, а ты порты сымай, готовь задок, – оскалил зубы он.

– Не доводи до греха, – с холодной невозмутимостью предупредил Кузьма.

– Мне грозить? Мне! – взвился надзорщик. – Я тебе не Шереметев, чтоб спущать!

Надзорщик резко взмахнул кулаком и ударил Кузьму в лицо. Тот пошатнулся, шапка слетела в снег.

– Еще хошь?

Но Кузьма не дрогнул.

– Поле! – сказал он.