Календарь Морзе

– Мы, правкомы, считаем так: черт с ней, с думой, там все равно, кроме нас, сплошные законодасты сидели, в кулуарах друг дружку кулуарили! Но вот что я скажу вам, горожане! Земляки! Я, простой стрежевский православный коммунист! Мы должны держаться наших лучших людей! Столпов, не побоюсь этого слова, нашего общества! Тех, кто нас кормит и защищает от губернаторского произвола! Только происки губернаторской клики мешают дать нам все! Вся власть Совету уполномоченных Комитетом избирателей! Будем жить, как при коммунизме, – каждому по потребностям, а потребности – по заслугам!

Я слушал вдохновенный бред Дидлова и видел, что собравшиеся на площади люди не смеются и не ужасаются, а непроизвольно кивают и внутренне поддакивают. Чертовски пугающий опыт. Славик бы сейчас сказал что-нибудь умное про уличную демократию и реалполитик, но мне было жутковато.

– И мы не уйдем с этой площади, пока власть не пойдет навстречу народу, – кричал в мегафон Дидлов. – Союз предпринимателей Стрежева обеспечит всем бесплатное питание, горячий чай и палатки!

На краю площади началась какая-то суета – возможно, там ставили палатки и накрывали столы, но мне отсюда было плохо видно.

– Долой пукл! – распинался он. – Вы работаете не для того, чтобы кормить этих тварей! Вы знаете, куда делась еда? Знаете?

Знаю. Вы ее заперли в своих магазинах, чтобы досадить Губернатору. Но вряд ли сейчас об этом кто-то вспомнит.

– Это они едят вашу еду! Пьют ваше пиво!

Про пиво – сильный ход. «Если в кране нет воды…»

– Они заберут ваших женщин и развратят детей! Они разрушат ваши семьи своей гомосятиной!

Так женщин – или «гомосятиной»? Впрочем, к чему тут логика? И так хорошо. Дидлов-то, оказывается, пламенный трибун. Рупор буржуазной революции. У людей на площади загорались глаза и сжимались кулаки.

Я заметил, что возле трибуны собирается плотная группа «Братства Рыбака», сжимая в руках свои золоченые дубинки-куканы. Они в нужный момент надсадно орали «Да!», «Так и есть!», «Долой!», создавая эффект народной поддержки. По толпе равномерно распределялись молодые люди в черных футболках с надписью: «Рыбнадзор». Они тоже вскрикивали «Да!» и «Долой!», но больше вглядывались в лица собравшихся. Мне стало не по себе. В бытность мою журналистом я как-то наблюдал переворот в одной жаркой южноамериканской стране – выглядело похоже. Кончилось, кстати, довольно плохо, журналистов потом забирали бортом МЧС из руин аэропорта.

– Губернатору не нужны свободные люди!

– Не нужны-ы-ы! – подхватили в толпе черные футболки.

– Он хочет заменить вас пуклами!

– Доло-о-ой!

– Кто за Губернатора – тот пукла!

– А-а-а!

– Пуклу – на кукан!

– Пуклу – на – кукан! Пуклу – на – кукан! Пуклу – на – кукан! – начали дружно скандировать «братцы-рыбатцы», топая в такт ногами.

Толпа начала раскачиваться в заданном ритме, а я стал осторожно выбираться. От таких перформансов надо держаться подальше. А то как бы инсталляцию не сделали.

– Кровь и имущество дозволены!

– На кукан, на кукан!

– Найди пуклу!

– На кукан, на кукан!

– Пуклы среди нас! Смотрите! Они здесь! – истерически, на срыв голоса, завизжал Дидлов.

Ребята из «Рыбнадзора» достали из карманов пульты, навели их на соседей и нажали кнопки.

Ничего не произошло.

Повисла неловкая пауза, ритм представления сломался, люди заозирались недоуменно. Момент был потерян.

– Антон? – Меня потрогала за плечо незнакомая девушка.

– Да, – не стал отрицать я.

– Аня просила вам кое-что передать, это срочно.

– Руку и сердце, я надеюсь? – Ну вот, а я-то уж подумал, что меня преследуют поклонницы… – А чего не лично?

– Давайте отойдем, тут так шумно…

Мы не без труда выбрались из толпы и отошли за угол. Отсюда растерянные выкрики Дидлова, кричавшего что-то о предательстве, были слышны вполсилы, и можно было вообразить, что это просто кто-то обоссал бабуина в обезьяннике.

– Что вы хотели передать? – спросил я.

– Вот это! – мило улыбнулась девушка, и моя голова взорвалась.

– Не убил? – донеслось до меня через кровавый туман и тьму. – За это нам не платили!

– Не, – ответил мужской голос, – инструмент проверенный, а башка у него крепкая.

– Давай быстрей, а то увидит кто.

– Кароч, это тебе привет сам знаешь от кого!

И моя рука превратилась в кусок страдания.

– Все уже? – нервничал женский голос.

– Нет, за две уплочено! – ответил с усмешкой мужской.

И со вспышкой ослепительной боли я провалился в темноту.

Глава 18 Коньячная неопределенность

– Очнулся! Константин Евгеньевич, он очнулся!

– Как вы себя чувствуете, Антон? – Надо мной навис сияющий нимбом потолочных светильников доктор Шалый. Глаза не наводились на резкость, голова как ватой набита, но, на удивление, ничего не болело.

Я не стал задавать дурацких вопросов «Где я?» и «Что со мной?» – понятно, что в больнице, и понятно, что ничего хорошего.

– Странно чувствую, – голос был хриплым и чужим.

Доктор посветил мне чем-то ярким сначала в один глаз, потом в другой, похмыкал специальным врачебным тоном, означающим, что у вас проблемы, и сказал: