Календаристы

Про город, в котором я скитаюсь, можно сказать одно – этот город мне не родной. Там, где я родился и вырос, не скучно и даже бойко, хотя порой и со слишком кровожадным акцентом. А город, где меня настиг февраль, весь состоит из серых и золотых лезвий. Если в нем заблудиться, то можно потихоньку терять по куску, по кусочку, по кусочечку, пока от тебя не останутся только кости, удерживаемые вместе лишь наивной уверенностью, что из этого города можно найти выход. Этот город выпустит тебя, когда захочет, тут у человека нет никакой власти решать свою судьбу. Если город не забудет. Город постоянно забывает, слишком много в нем наивных, перешедших границу жизни, но не признавших еще смерть скелетов, за всеми не уследить. Каждый день в этом городе я ощущаю, как трещит мой хребет, но пока держится. У меня есть свои хитрости. Например, я сижу дома и не брожу по лабиринту лезвий, поэтому пока еще цел, хотя и не уверен, сколько мне еще осталось. Но в последнее время дикая мысль не дает мне покоя: может, я смогу уйти из города, сбежать, пока он играется с другими, более интересными жителями. На самом деле я надеюсь, что я сбегу не от города (в конце концов, я, по-моему, люблю его восторженной безответной любовью), а от февраля. Обману февраль обещанием вернуться и не вернусь. Отправлюсь куда-нибудь, где настолько хорошо, что даже февраль – это усеченная на три дня копия июля или августа. Там всегда будет тепло, я забуду про круглосуточные шерстяные носки, про шапку с вислыми ушами, мне больше никогда не придется идти в магазин за новым обогревателем. Я смогу смело, но с благодарностью после пережитого смотреть на мир. А мир, выделяя меня за мои мучения, будет по-свойски, в качестве неисчерпаемой награды, подбрасывать удачу за удачей. Золотые лезвия этого города в том далеко-райском месте превратятся в золотые цветы и женщин с золотыми волосами. И солнце, да-да, тоже золотое, мягкое, будет в том городе мне особым другом. Оно, конечно, будет принадлежать всем людям в равных частях, но мне доверит самую сокровенную свою внутренность. Прислушиваюсь к себе и делаю вывод: да я достиг такой степени отчаяния, что во мне пробудилась вера фанатика! Страх еще шипит, как кошка, встретившаяся с никогда прежде не виданным соперником, но отступает. Решено! Я еду в южный город, в котором февраль всего лишь слово, существующее для названия того, чего никто никогда не видел.

65-е февраля

Выбрать город для бегства (для спасения? я еще не определился) было легко: в конце концов, в наших широтах райских местечек не так уж много, а ехать далеко я опасаюсь. Нечего тащить свои чудачества за границу! Управиться с поездкой было куда сложнее. Скажу так: я мог бы выбрать себе на завтрак любое, самое экзотическое блюдо, доступное только, например, князькам в индийских горах или японскому императору, но не смог бы его себе позволить. Причины: далекость этих чудесных стран, несхожесть климатов и – тут меня от приступа неблагородной бедности охватывает кашель – деньги. Деньги, увы, всегда встают на пути самых безобидных планов. Путешествия стоят немало, и я этого не учел – наверное, потому, что моя жизнь уже давно состоит из одних и тех же трат на одни и те же вещи. А если долго отдавать одинаковую сумму за одну вещь, то несложно забыть, что она вообще чего-то стоит. Зато увлеченность фантазиями бесплатна! Если бы я мог выставлять свои фантазии на продажу, уже был бы богатейшим человеком; по крайней мере, мог бы потратиться на временный переезд в другой город, не высчитывая последние гроши. А я ведь посчитал: выходило, что лишних денег у меня сейчас немного. Если честно, я даже не считаю их лишними: так, мелочь на всякий случай, если, например, попадется обогреватель, который проживет меньше минимального срока, или случится пожар или другая неприятность встряхнет мою промерзшую жизнь (тут я, вполне возможно, даже обрадуюсь – хоть какие-то перемены). Живи я другим месяцем, не таким неприветливым и вредным, то нашел бы, чем утешиться, ведь, несмотря на однообразную исключительность моей жизни, я остаюсь обычным человеком, и мне так важно чувствовать это. Но можно было бы расстроиться: исключительность исключительностью, а что в ней толку, если я даже поехать никуда не могу. Я предпочел расстроиться, потому что этот вариант проще. Но ненадолго.