Календарная книга

Толстой умер в двадцать четвертом.

Папа говорил, что сам Толстой просил похоронить себя где-то в лесу, в тайном и укромном месте, но его товарищи не послушались. Так что теперь на Красной площади, прямо у Кремлевской стены, был насыпан скромный холмик — без креста и надписи. Надпись была не нужна — все знали, кто там.

И креста было не нужно — на уроках, когда им рассказывали о Третьей силе, первая учительница особенно подчеркивала то, что Толстой был отлучён от Церкви, и это помогло ему стать ближе к народу.

Папа, правда, говорил, что тогда было не настоящее отлучение, а сам Толстой не любил Церковь, а любил Бога.

Это ничего не меняло, как и то, что его похоронили не там, где он хотел.

Ездить в Ясную Поляну не всем было удобно, особенно иностранцам, а на Красной площади теперь стояла длинная очередь к маленькой скромной могиле. Люди медленно шли мимо — от Исторического музея к храму. Там же, рядом, была могила Черткова, который продолжил дело великого человека, а ещё дальше лежали под скромными обелисками соратники Толстого, убитые во время Второй Смуты или отличившиеся позднее. Им уже полагались фамилии на памятниках.

Саша всегда приходил в трепет, когда их с классом водили на эти могилы. Трепет состоял из прикосновения к смерти, величия государства и красоты Кремля.

Там сидели продолжатели дела.

Страна была крепка, она запустила первый спутник и отправила человека в космос.

Саша гордился самой читающей страной. Чтение не было его любимым занятием, оно было просто частью его — у папы была огромная библиотека, и Саша, как и все, начавший чтение с «Азбуки для детей» и истории про мальчиков и акулу, продвинулся довольно далеко.

Мама не всегда была рада его вопросам, ей казалось, что некоторые вещи опасны, но и Саша понимал, что он не все бы спросил у учителя. Лучше было бы спросить у папы — но папа умер два года назад.

Тогда она первый раз заплакала, и это было страшно. Про то, когда она заплакала второй раз, он не хотел вспоминать.

К смерти отца он не мог привыкнуть.

Это было вовсе не больно, больно было только в самом начале. Было досадно, что папа не всегда может ответить, и вот сейчас непонятно было, что делать дальше.

Сегодня Сашу вызвали в кабинет директора, только вместо директора в кабинете сидел незнакомый человек. Под пиджаком у него была белая рубашка, перевязанная пояском. Все знали, кто так ходит, — и Саша знал.

Человек был бородат, но бородка была аккуратно подстрижена, и пахло от него хорошим крепким одеколоном. (Саша мало понимал в одеколонах, но доверился интуиции.)

Собеседник оказался ласков, но Саша много слышал про Департамент общественной нравственности, и догадывался, что они всегда так разговаривают. То есть всегда так начинают разговор. Потом пришелец начнёт пугать.

В истории страны была странная дырка во время Черткова, когда соратник Толстого был уже стар и не мог за всем проследить. Тогда нехорошие люди прокрались в руководство страны, и случилась неприятность. Были нарушены основные толстовские нормы поведения, была попрана идея непротивления злу насилием, но это продлилось недолго.

Не нужно было сосредотачиваться на этом — неправильно и вредно.

Но вот папа говорил Саше, что человек — это и есть память, и кроме памяти в человеке больше ничего и нет. Тут было какое-то трагическое несоответствие, но папа говорил, что жизнь вообще похожа на комплексные числа, которые придумали математики. Один ученый говорил, что комплексное число, состоящее из двух частей, — это соединение божественного и земного, которые существуют совместно. Саша тогда не очень хорошо понимал про комплексные числа, но соглашался, что две разные части жизни могут существовать совместно.

Но из папиных слов выходило, что память меняет соотношение между действительной и мнимой частями. Может, и события никакого не было, а все думают, что было, да ещё и деньги несут… Но тут папа обычно бывал невнятен, и Саша додумывал сам эту мысль, вспоминая, как на уроках разоблачали церковников прошлого времени.

Итак, папа говорил о том, что на прошлом, вернее, на памяти о нем, легче всего делать деньги. Но он просил не упоминать об этом в школе. Отчего — непонятно, вот членские взносы в Муравейном братстве, хоть были большие, но платили их родители, было понятно, на что они идут — на детские журналы, на летние лагеря и издательство «Посредник».

Муравейное братство — это было святое.

Саша навсегда запомнил тот день, когда их принимали в Муравейное братство на Красной площади. Был яркий и солнечный сентябрь, день рождения вождя и учителя. Ему повязывала зелёный галстук Маша, и она была первой женщиной, кроме мамы, которая так нежно касалась его.

Иногда он, начитавшись «Войны и мира», представлял, как он лежит раненный, а Маша кладёт свою прохладную руку ему на лоб. А потом он умирает, Маша выходит замуж за другого, но потом всё равно помнит о Саше всю жизнь.

Но Маша была друг, и всего этого было нельзя.

Иногда он ревновал Машу к одноклассникам, но всегда останавливался — дружба важнее всего. Теперь Маша была в опасности, и он сосредоточился.