Календарные дни

Тут вбежал, запыхавшись, временный подручный кузнеца Леня Кельников, малый из конноспортивной секции, исполнительный, но рыхловатый еще у горячего железа.

— По минутам двигаешься, Леонид Васильевич! — как бы между прочим похвалил Михаил. — Установился дых? Покатили…

Конного завода кузнец Михаил Густотелов выдернул из пламени раскаленный, стеаринового цвета прут, уложил на наковальню и сильным ударом примял его свободный конец. Подросток чуток запоздал, заваливая ритм, но вскоре подтянулся. И закольцевалось в кузне: «Дзон — здемь! Дзон — здемь! Дзон — здемь!» Точно в кованый сундук кто-то с размаху бросал тугие стальные шары. Ковали свернули железяку полукругом, уместили в толщину ржаного стебля. Густотелов, не глядя, вбросил готовую подкову в ведерко с маслом, и та, фыркнув ежом, остыла.

— Сейчас ты, Леонид, начинай, не суетясь! — приказал Густотелов.

До обеда настучали подков на десяток рысаков и шаговых лошадей.

— Аут, Леонид! — кузнец положил молот. — Снеси эти подковы тренеру и свободен.

Часа через два кузнеца уже видели в городе близ присутственных мест. Следующим утром коваль немилосердно выгонял вчерашнюю норму по подковам и правил тяги к конным косилкам. За этим и застал его директор, имевший потребность заезжать в болевые точки страды. Там Чеглок коротко расспрашивал мужиков о делах, втравливал в откровенные диспуты — мини-сходы.

Густотелов отчитался за пульс кузни, посетовал на падение напряжения в сети к вечеру — ему часто приходилось ночи захватывать с этим ремонтом.

— Сомнение меня примяло насчет земельного кодекса, — поехал неожиданно не в ту степь коваль.

— Лирику, Михаил Иванович, перенесем ближе к дожинкам, — директор застрял в проеме двери и навел на кузнеца большое умное лицо. — Бумагу ту люди изладили, людям же ее и править.

— Рабочие в посевную или на уборке сутками мотыжат без роздыха, — нарисовал безрадостную картину Густотелов. — В те же сроки пенсионер-малолетка гражданин Уздяев мимо него на «Волге» с песней голубой да со свежей закусью мчит на рынок. Рабочий, между прочим, подсчитал, что за месячный свой труд он только-только жизнь выкупит, а Уздяев в одну рыночную вахту снимет поболе.

— Пенсионер в народном хозяйстве — радость страны! — заметил Чеглок с неудовольствием.

— Против другого кричу! — признался кузнец. — У рабочего и у гражданина при огороде по двадцать пять соток земли. Не по советским декретам получается. Выходит, что по пространству подворья люди равны, а по времени неодинаковы. По моему мнению, гражданин Уздяев разлагает сельский народ.

— Не лишку земли, а отпавших от конезавода уже более ста семей скопилось, — не отмахнулся Чеглок от разговора. — Надел огородный у них такой же, как у рабочего хозяйства. Но беспокоит, что семьи-трутни объявились, жнут прибыль от теплиц и к рынку намертво прикипели под образом того же крестьянина.

— Знакомый помощник прокурора мне вчера познания расширил по земельному праву, — выложил сразу кузнец, чтобы директор не терялся в догадках. — Мы с ним на югах подружились…

— Начни с параграфа, а не с прокурора, — поторопил Чеглок, поглядев на часы.

— Перекормлен Уздяев пашней! — доложил кузнец. — В кодексе о земле впечатано, что семье, проживающей в сельской местности, отпускается до пятнадцати соток. Тут весь смысл в этой «до».

— По сотке вернуть — сто соток, целая окультуренная равнина прибудет в совхоз, — подсчитал быстро Чеглок, и глаза его подернулись голубой хмарью.

— Резать огород не у всякого стоит, — неназойливо поучал Густотелов. — Потрудился, скажем, не парадоксально человек на конзавод — получи полный надел и выходи, коли нужда, из хозяйства. Многодетных не трогать, их щемить грех. А вот Уздяеву и подобным оставить пару соток на зелень, квашенину и малую продажу. При нынешней свободе личного времени он молодых да нестойких открыто совращает на отпад от конезавода.

— Ты, Михаил Иванович, надоумил, тебе и зачин делать на очередном собрании.

…В следующий раз Густотелов выбрался к свету лишь вечером. Закат полыхал, как последний раз, по избам и на улице маялась тишина — люди не вернулись со страдования. Во дворе шумно возился гражданин Уздяев. Завидя коваля, Уздяев выставил из подгрибной ямы свое контрольное лицо:

— Железа много по дворам покоится, Михаил Иванович. Ты бы рейд организовал, что ли. Лишняя мотодрезина прибудет для родной железной дороги!

— Врастаешь в почву… мицелий? — приветливо отбил выпад Густотелов. — Чем к трудящимся вязаться, сам бы прибрал лом с коннозаводского ландшафта.

— Функция у меня нынче другая, — загадочно объяснил Уздяев. — Персонально встряхивать коллективы на неровностях нашего бытия. Заходи, Миша, в оградку, сладким огурцом угощу.

— Огорода под тобой не много? — судейски точно поставил вопрос коваль. — По японским миниатюрным стандартам ты, Иона, помещик средней руки.

— К чужому добру пасть не подвигай! — закипел нерастраченный пенсионер, и лицо его приблизилось к колеру царь-свеклы. — Сколь по бумаге определено, столь и есть!