Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Годовой цикл

Когда танец с мечами завершался, начинались приготовления к заключительной церемонии — «разбиванию камней». На камне расстилали плащ, принадлежавший тому актеру, который изображал монаха и на теле которого должно было совершиться «рассечение» камня. Затем актер ложился перед камнем и покрывал голову плащом, оставаясь некоторое время в такой позе и вдыхая дым благовоний, которые держал в руках, сложенных на груди. Все остальные актеры-монахи продолжали читать над ним молитвы. Голубой дым благовоний окутывал тело лежавшего человека. Ритм молитв все убыстрялся и убыстрялся, и внезапно обрывался.

Тогда актер-исполнитель сообщал, что он готов к началу церемонии. Он лежал на спине, кусок легкой ткани покрывал его живот, и тяжелый камень, поднятый двумя актерами, медленно опускался на тело. Лочхен брал в руки другой камень и дважды ударял по лежащему на теле человека камню. Со вторым ударом большой камень разваливался на куски. Актер, исполнитель роли монаха, на теле которого разбивался камень, поднимался слегка побледневший, но без повреждений. Годы длительных тренировок закаляли исполнителей этой трудной роли. Чаще всего у них было крепкое телосложение и необычайно развитая грудная клетка.

Разбивание камней сопровождалось танцами под музыку струнного инструмента. Звучала песня, в которой исполнитель сначала отождествлял себя с окружающим миром, затем окружающий мир отождествлял с собой; в третьей части воспевал приношение цветка сэрчхэн (камнеломка) Тибету, миру богов, среднему миру лу и людей [Roerich, 1967 (II), с. 165–181].

Далеко от западных границ Тибета, в Амдо, в монастыре Лавран, в 14-й день 7-го месяца разыгрывалось театрализованное действо, посвященное тибетскому поэту Миларэпе (1040–1123), называемое «Охотник Дордже» («Онбо Дордже») [Барадийн, 1909, с. 157–162]. В полдень на площади перед главными храмовыми воротами под открытым небом шли приготовления к спектаклю. Посыпали песком небольшую круглую площадку и обводили ее белой линией — порошком извести, чтобы отделить сцену от зрителей. От ворот храма до этой площадки прокладывался настил для выхода актеров из внутрихрамовой ограды. На балконе, располагавшемся над храмовыми воротами, устраивались сиденья для почетной публики.

К этому времени со всех концов стекался народ: молодежь, множество торговцев, китайцев и мусульман из предместья Лаврана — Тава. Большую часть приезжего люда составляли тангуты в огромных тулупах и конусообразных шапках, с боевыми мечами за поясом. Присутствовало много женщин и детей — это был один из немногих дней, когда их пускали в монастырь. Горожанки из Тава были одеты наряднее, чем женщины, прибывшие из степей и гор и одетые весьма просто.

Представление начиналось с пляски двух актеров в масках синих львов. Затем на сцену выходили дети и мужчина в оленьей маске. После него появлялся актер, исполнявший роль поэта Миларэпы. Он выходил со своим учеником Райчуном. Исполнители их ролей одевались в костюмы бродячих индийских ачарий-сиддхов; их облик не совпадал с хорошо известными живописными изображениями Миларэпы-отшельника и его ученика. Актеры были одеты в халаты с узорчатыми наплечниками и остроконечные шапки с черной бахромой, прикрывавшей лицо. Во время действия исполнитель роли Миларэпы сидел, а исполнитель роли Райчуна расхаживал по очерченной площадке. Вдруг из соседнего монастырского дворика выходили два старика огромного роста, в масках и, разговаривая, направлялись к сцене. Зрители оживлялись, встречали их приветственными криками и расступались, пропуская стариков к площадке сцены.

Старики внешне были похожи друг на друга. Оба одеты в куртки из звериных шкур и в лохматые шапки, у каждого в руках лук и колчан, полный стрел, а также дубинки. Маски изображали добродушных стариков. Выйдя на сценическую площадку, они довольно искусно изображали стариков и интонацией речи, и походкой. Диалог сводился к разоблачениям местных правителей.

Сатирический аспект преобладал в таких диалогах, зрители слушали их с удовольствием, внимательно и серьезно, выражая нескрываемый восторг и хохоча над особенно удачными выражениями, которые вызывали оживленное обсуждение [Барадийн, 1909, с. 157–158].