Калевала

— Нет, не могу я выковать Сампо, не могу украсить пеструю крышку. Но если поможешь мне вернуться на родину, я пришлю тебе кователя Илмаринена. Самый искусный он во всем свете мастер. Ведь это он выковал небо, он выковал крышу воздуха — да так, что нигде ни одной зазубринки не видно и даже следов от клещей нигде не осталось. Илмаринен тебе и Сампо выкует.

Отвечает ему хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи:

— Хорошо, поверю твоему слову. Покажу тебе дорогу на родину. Только уж дочери моей, моего весеннего цветочка, моей веселой птички, тебе не видать. За того отдам я ее замуж, кто выкует мне Сампо.

Вывела старая Лоухи из конюшни резвого коня, запрягла его в сани и говорит Вяйнемейнену:

— Слушай, что скажу тебе, — пока не доедешь до дому, не поднимай головы, не гляди на небо, а не то беда случится.

Взмахнул Вяйнемейнен кнутом и понеслись сани по дороге.

Из туманной Похъёлы, из суровой Сариолы домой, в родные края, едет старый, мудрый Вяйнемейнен.

7. Вяйнемейнен делает для красавицы Похьелы лодку и ранит себя топором

пешит, торопится старый, мудрый Вяйнемейнен в родную Калевалу.

Звенит дорога под копытами коня, скрипят быстрые полозья, трещит на морозе сухая дуга.

И вдруг слышит Вяйнемейнен — что-то зажужжало у него над головой. Забыл он, о чем говорила ему старуха Лоухи, и поднял голову.

Смотрит вверх — и глаз отвести не может. На небесной радуге, на семицветной дуге сидит красавица Похъёлы и прядет пряжу. Словно птица, летает в ее легких руках серебряный челнок, без конца тянется золотая нитка в ее проворных пальцах.

Остановил Вяйнемейнен коня и говорит красавице:

— Не скучно тебе, украшение земли и неба, сидеть здесь одной? Сойди лучше вниз, садись в мои сани, и повезу я тебя к себе на родину. Будешь ты в моем доме хозяйкой, будешь печь медовый хлеб и варить пенистое пиво, будешь петь у окна звонкие песни, веселиться на полях Калевалы.

А красавица творит ему в ответ:

— Спрашивала я у веселого дрозда, спрашивала у сизокрылой синицы, как лучше мне прожить на свете: у отца ли с матерью — любимой дочкой или у мужа — послушной женой? И ответил мне веселый дрозд, просвистела сизокрылая синица: «Тепло греет солнце, а родительская любовь еще теплее. Промерзает на морозе железо, а жене в мужнином доме еще холоднее. При отце с матерью девушка — точно ягодка в поле, а жена при муже — точно собака на привязи».

— Пустые это песни, глупые это слова, — отвечает ей Вяйнемейнен. — У девушки ум, что у малого ребенка. Только жен чтут и уважают герои. Садись-ка в мои сани, красавица. Не худший я из женихов, не последний из богатырей.

Отвечает ему красавица Похъёлы:

— Не знаю я, чем ты славен, не слыхала я о твоих подвигах. Вот если разрежешь волос тупым ножом, тогда назову тебя героем, тогда стану твоей женой.

Недолго думая, вырвал старый Вяйнемейнен волосок из своей бороды, достал нож и тупой стороной разрезал волос надвое.

А красавица ему говорит:

— До тех пор не сяду я к тебе в сани, пока не вырежешь мне изо льда спицы, да так, чтобы ни одна крошка льда не обломилась.

Всё сделал Вяйнемейнен, как хотела красавица. Острым лезвием вырезал он изо льда тонкие спицы. И уж такие гладкие, будто выточены из кости! И ни одного кусочка льда не упало, пока вырезывал их Вяйнемейнен.

А красавица опять говорит:

— Разрезать волос даже ребенок сумеет. И спицы сделать тоже нехитрое дело. Только за того выйду я замуж, кто сколотит мне из обломков веретенца лодку. Только того назову героем, кто спустит лодку на воду, не дотронувшись до нее рукой, не толкнув коленом, не сдвинув плечом.

— Ну, лодку построить — это дело как раз по мне, — отвечает Вяйнемейнен.

Взял он кусочки сломанного веретенца и на каменной горе принялся вытесывать доски.

Работает он день, трудится другой, и ни разу не изменил ему глаз, не дрогнула рука.

На третий день услышал злой Хийси стук топора.

Разгневался Хийси, что кто-то потревожил его, и решил проучить дерзкого.

Вот взмахнул Вяйнемейнен топором, хочет по дереву ударить, а Хийси схватился за топорище и прямо на скалу направил лезвие.

Отскочил топор от крепкого камня и с размаху рассек бедному Вяйнемейнену колено.

Бурным ручьем хлынула кровь из глубокой раны.

— Глупый, неразумный топор! — говорит Вяйнемейнен. — Зачем же ты меня поранил? Верно, показалось тебе, что ты рубишь дикие сосны, или, может быть, подумал ты, что воюешь с косматой елью, или померещилось тебе, что валишь крепкие березы, когда ударил ты меня по колену, острым лезвием перебил мне жилы?

Прикладывает он к ране и травы, и лишайники, и болотные мхи — нет, не унимается грозный поток. С шумом сбегает непокорная кровь на землю, заливает цветы на полянах, растекается прудами на лугах.

Не знает вещий песнопевец таких слов, что крепкой повязкой ложатся на рану, словно на замок запирают буйную кровь.

С трудом запряг Вяйнемейнен коня, сел в сани и отправился искать того, кто своей мудростью излечил бы его от недуга.

Немного времени прошло и подъехал он к деревне. В три стороны расходится здесь дорога.