Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Однако Ирен безукоризненно вела обе эти роли. И вдруг, словно не в силах совладать со своей страстью, она выпустила руку Франци и тощими, обнаженными руками ухватила его за шею. Приподнявшись, она начала исступленно целовать его лицо; так умеют целовать лишь худосочные девицы с птичьими глазами. Франци как мог пытался отбиться от этого внезапного натиска. И, повергая его в полное смятение, в этот момент скрипнула дверь и вошла мать Ирен.

Франци инстинктивно рванулся к свободе, едва только ручка двери начала поворачиваться. Но жаркие, тощие руки цепко держали его. Ирен не отпускала свою добычу! Она совсем не выглядела ни испуганной, ни смущенной и знай лишь крепче прижимала его к себе. И, вися у молодого человека на шее, с полнейшим спокойствием смотрела матери в глаза.

— Мама и без того все знает… Подите сюда, мама, я представлю вам своего жениха!

Теперь она наконец-то выпустила его шею. Взяв его левую руку за запястье, она с торжествующей улыбкой протянула ее матери, словно вручая именинный подарок или демонстрируя хорошо выполненный домашний урок.

Франци машинально поцеловал мамаше руку. Это был единственный поступок, представлявшийся ему возможным в столь неожиданной ситуации. При этом он судорожно подыскивал слова, как задыхающийся ловит воздух. Надо бы сказать что-нибудь. Нет, закричать. Вырваться! Но он чувствовал, что это невозможно. Да и поздно теперь. Где уж там пускаться в объяснения, когда на лбу его горит материнский поцелуй почтенной вдовы? Он упустил момент! Сдался, глупо, покорно, как жертвенный агнец! Дал себя поцеловать! И позволил разразиться потоку — потоку мамашиных словоизвержений. А та пустилась пересказывать фамильную родословную бог весть с какого колена, полагая самым важным, дабы будущий зять уверился в благородном происхождении семьи, принимающей его в свое лоно.

Ирен, похоже, не очень-то одобряла эти генеалогические изыскания. Она исподтишка строила гримасы и обменивалась с Франци понимающими, насмешливыми взглядами. Она сделала его своим сообщником против матери, словно бы он уже являлся членом семьи…

— Оставьте пока, мама, — сказала она, когда старуха собралась было извлечь из потрепанного альбома старинные фотографии. — Спроворьте-ка лучше ужин. Ведь Франци голоден.

Франци, однако же, взбунтовался против ужина, словно накопившийся и застрявший в нем протест наконец-то нашел для себя выход. Он глубоко признателен за столь любезное приглашение, но не позволит себе злоупотреблять любезностью дам, когда в доме больная, да и сама хозяйка недомогает. Франци, как и подобает неисправимому пай-мальчику, вел себя безукоризненно учтиво, то есть самым трусливым образом. Но в этом сказывалось и некое неосознанное, пассивное сопротивление. Франци не возражал, но и не произнес ни одного слова, какое подтверждало бы его согласие на роль жениха. Он стремился распрощаться, как человек, умеющий отступать с изяществом, без скандала.

Но, на его беду, прибыл гость. Вернее, «просто родственник». Дядюшка, брат хозяйки дома и крестный отец Ирен. Председатель опекунского совета, добродушный холостяк, он зашел проведать больную крестницу и побаловать пакетиком леденцов. Наведался запросто, потому как инфлюэнцы он не боится. Где они, эти страшные бациллы, а ну, подать их сюда! Его родственная улыбка расползлась еще шире, когда счастливая мамаша поспешила представить ему Франци как нового члена семьи.

— Вот те на! Думаешь обнаружить тут бациллы, а находишь жениха!

Теперь уж неоткуда было ждать спасения. Франци вместе с дядей Лайошем препроводили в другую комнату, пока мама соберет какой-нибудь ужин. Тем временем и Ирен вдруг предстала одетой, и все пятеро уселись за стол в узком семейном кругу. Пятым оказался младший брат Ирен, гимназист-старшеклассник, только что вернувшийся домой. Мамаша подала к столу вино — им снабжал дядя Лайош из своих подвалов. В Гадороше всегда находилось вино, был бы повод выпить. А на сей раз пришлось и сдвинуть бокалы в честь радостного события.

— Когда же вы планируете устроить свадьбу? — поинтересовался дядя Лайош.

— Им бы хотелось поскорее, — улыбнулась мамаша. — Дал бы господь мне здоровья! Сколько мороки будет с приданым!

Франци в полном изумлении отметил, что его воспринимают как влюбленного юнца, который в своем нетерпении толкает несчастную старуху на сверхчеловеческие подвиги. Но вылезать с опровержениями было бы открытой бестактностью и бунтом… Порешили на том, что событие это «пока что не стоит предавать огласке». Дядя Лайош вел себя как глава семейного совета — степенно и по-родственному благожелательно.