Трудно сказать, действительно ли с пьяных глаз составил Франци эту странную телеграмму, как поговаривали о том в Гадороше. Конечно, похмелье после обильных ночных возлияний все еще сказывалось на нем, а тряска во время езды и паровозный дым лишь усугубили это состояние. Во рту была сплошная горечь, к горлу подкатывала тошнота. Но Франци не был пьян, мозг его работал ясно и четко, как никогда. Он словно сорвался с тормозов, хотя даже в теперешней своей раскрепощенности не выказал мужества и полной искренности. Порвать сковывающие его узы просто и однозначно он и на этот раз не сумел. Нелепая ссылка на дядюшкину хворь, в которой Ирен и ее родичи склонны были усматривать циничную издевку и беспардонное насмехательство, в действительности была оправданием. Она прикрывала трусость, маскировала слабость характера.
Как бы там ни было, но это ощущение раскрепощенности длилось очень недолго. Когда поезд прибыл в Шот, для Франци наступило полное отрезвление. Он почувствовал себя последним негодяем и содрогнулся от содеянного. Ясность мысли он не утратил, напротив, мозг работал еще четче. Франци отчетливо представил себе, какой скандал вызвала в Гадороше его телеграмма; он явственно видел перед собой битком набитый храм — публика, которую не успели загодя предупредить, собралась подивиться на роскошную свадьбу. За все, за все он был в ответе: за яства, которые мать Ирен наготовила к свадьбе, за розы, что срезала тетушка Илка для украшения брачного пира, за свадебные туалеты, за взятые напрокат фраки, за дорожные расходы родственников из провинции. Ну, а уж об Ирен он попросту не осмеливался думать. Да, как ни поверни, он и есть распоследний мерзавец, к тому же трус и размазня. Разве можно после всего происшедшего показаться на глаза тетушке Илке? Не видать ему больше Гадороша, как своих ушей.
Счастье еще, что он получил по службе отпуск (в связи с предполагаемой женитьбой). Ему не хотелось оставаться в Шоте, лучше уж сразу отправиться в Пешт и хлопотать о переводе в другое место. Но где взять денег? К кому обратиться? Франци очутился на чужбине один как перст, отрезанный от всего мира, — без скарба, без крыши над головой, — и сжег за собой все мосты… Идя по улице, он озирался, боясь наткнуться на кого-нибудь из гадорошцев… Франци попробовал было без утайки открыться дядюшке. Однако каноник гневался за осквернение брачного таинства и не намерен был вызволять племянника из беды. Помимо брачного таинства он чувствовал задетым и собственное благополучие: как-никак, а он успел собраться, упаковаться, приготовился обречь свои немощные члены дорожным невзгодам.
К тому времени, как Франци пожаловал к дядюшке с визитом, до него уже дошли слухи о скандальном происшествии. Как им удалось с такой быстротой преодолеть расстояние — остается только поражаться. Должно быть, подобные вести распространяются каким-то сверхъестественным путем, они реют в воздухе, подобно бациллам; но факт, что в те дни имя Франци было на устах у всех обитателей двух комитатов. Самые различные версии сходились в одном: Франци ловкий негодяй, пронырливый мошенник, обведет вас вокруг пальца, да и был таков… Скандал и впрямь разыгрался чудовищный, и даже долгие годы спустя в Гадороше о нем ходили легенды. Сбежавший жених, гости, попусту собравшиеся на свадьбу, послужили темой юмористической, корреспонденции даже для одной из столичных газет. Франци пребывал в ужасном расположении духа, не решаясь показаться на люди. Письма, прибывшие из Гадороша, он так и не осмелился распечатать, в особенности то, к которому было приложено обручальное кольцо Ирен. Свое кольцо он в конце концов отправил безо всякого сопроводительного письма, хотя мысленно целыми неделями сочинял объяснительное послание Ирен. Но что тут было объяснять?
Аптекарь Осой — приятель Франци — расквитался с квартирой и переслал ему вещи; однако и его письмо Франци прочесть не отважился.
И все же от грандиозного скандала был кое-какой прок: благодаря ему легко осуществилось желание Франци о переводе на другое место. Конечно, его карьере это не пошло на пользу. Каким бы махоньким городишком ни был Гадорош, все же он находился у Христа за пазухой. Франци в полной мере оценил этот факт, лишь очутившись в забытой богом глухой дыре, где ни огромных розовых плантаций, ни гадорошского вина не было и в помине. Подобно изгнанному из рая Адаму вспоминал он дни, проведенные у тетушки Илки, и размышлял о внезапном крушении своей судьбы. Похоже, все, что было заманчивого и прекрасного, ушло в небытие вместе с весенними розами, а на его долю остались лишь стыд и горечь. Остались также и почтовые квитанции на деньги, отправляемые им в погашение долгов: это было его единственной связью с прошлым. Но в его душе навеки запечатлелись покрытые виноградниками гадорошские холмы, плавные очертания которых были так непохожи на крутые изгибы здешних гор! Даже чаша позора источала сладковатый аромат воспоминаний, напоминающий запах розовой воды.