Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

— Да, несчастной Ирен за глаза крепко доставалось, — продолжила госпожа Осой. — Так ей и надо! Если уж решила во что бы то ни стало выскочить замуж — пеняй на себя, верно я говорю? Не подумайте, будто мне ее не жалко, наоборот, я и тогда ее жалела, да и теперь ей сочувствую. Вы бы тоже ее пожалели, если бы сейчас увидели. Замуж ей уже никогда не выйти, она совсем состарилась, усохла, а ведь помните, какая у нее была дивная фигура! Словом, выглядит старуха старухой. Но будь она хоть какая молодая — это бы ее все равно не спасло: кто бы захотел на ней жениться после такой истории! Да оно и понятно, не правда ли? Теперь она ходит только в церковь: деятельницей церковной общины заделалась, а уж вам-то должно быть известно, что религиозной она сроду не была, над попами вечно насмехалась. Впрочем, она и теперь только насмехается… И вообще по-прежнему говорит о людях гадости. В этом отношении она ничуть не изменилась.

— А как поживает тетушка Илка? — поинтересовался Франци; несколько оправившись от потрясения, он тотчас же вспомнил о требованиях приличия.

— О, тетушка Илка тоже не та, что прежде! С тех пор, как ей пришлось расстаться с розовым садом, от нее одна тень осталась. Вы, наверное, знаете, что она продала свой сад? Какой смысл за него держаться, если розы сбывать некуда! Перевозка в копеечку обходится. Старое русло Дуная стало несудоходным, и сербы больше не ездят в Гадорош. Дядюшка Пишта, тот без розовых плантаций себе жизни не мыслил, ну, а после его смерти они вовсе без надобности сделались. Вы знаете, что Питю, сынок их, тоже умер?

— Нет…

— Он ведь вечно из хворей не вылезал… Конечно, трудно представить себе тетушку Ил-ку в одиночестве и без ее огромного розария. Правда, небольшой сад и посейчас сохранился, и карточные партии по-прежнему устраиваются. Тетушка Илка верна своим привязанностям. Я тоже иногда играю. Вот только Ирен окончательно оторвалась от компании… Но настроение теперь переменилось. То ли дело в былые времена, в особенности летом, когда цвели розы!.. От их аромата можно было задохнуться, помните, Францика? А нынче на месте розария — виноградник; сейчас мода пошла низкорослые сорта высаживать, торгаши-евреи из всего норовят пользу урвать. Конечно, настоящего гадорошского вина с таких виноградников не получишь… И веселья прежнего как не бывало. Не забыли, как тетушка Илка смеялась? Иногда казалось, что курица кудахчет… И где уж тут было удержаться, бывало, волей-неволей и сама с ней расхохочешься. Да, Францика, вот и над вами с Ирен мы так же потешались… Лучшего развлечения и не придумаешь: ночи напролет веселой компанией сидеть в розовой беседке и смеяться, смеяться… Вам должно быть жаль, что вы при этом не присутствовали.

Гизи, увлеченная воспоминаниями, и сама расхохоталась.

— Однако мне пора, — произнесла она, вновь обретя серьезность. — Я ведь здесь с супругом, его, беднягу, ревматизм замучил. Он уже нас ждет у источника. Вы здесь долго пробудете? Надеюсь, мы еще встретимся. Мой муж будет счастлив повидать вас, Францика, он вас частенько вспоминает. Давайте как-нибудь пообедаем вместе… А пока до свидания. Детка, и ты тоже попрощайся.

Белобрысая деваха неуклюже сделала книксен.

Вдоль аллеи выстроилось несколько цветущих розовых кустов. Цветочный аромат тщетно пытался противостоять едкой вони серного источника.

Перевод Т. Воронкиной.

РАССКАЗЫ

ЦЕНА ЖИЗНИ

I

Вся Франция с неподдельным участием встретила весть о болезни ван Леберга. Газеты, без различия их политической принадлежности, тепло отзывались о знаменитом писателе, который, по имени и по рождению будучи чужестранцем, тем не менее воплощал в себе самый что ни на есть типичный французский дух. Его здоровьем интересовались и правительственные круги, ибо ван Леберг относился к числу тех, кто умел сочетать наисовременнейший вкус с безупречно консервативным мышлением и чье поведение никогда не выходило за рамки традиционной корректности. Общество же, tout Paris[40], горячо обсуждало каждую новость о том, как чувствует себя знаменитый parisien[41]. В огромном городе, казалось, не было человека, кто не знал бы и не любил его, не восхищался его остроумием, пленявшим публику за столами литературных кружков и у каминов столичных салонов.

Болезнь ван Леберга была на редкость мучительной, и близким писателя потребовалась вся заботливость и терпение, чтобы хоть как-то умерить его страдания. Жена его, истинная парижская матрона из той породы, что в обществе — сама элегантность и молодость, само остроумие и кокетство, дома же — преданная жена и любящая, нежная мать, ухаживала за ним с бесконечной самоотверженностью; в этом ей помогали дочери, цветущая Клэр и только-только вышедшая из детского возраста, прелестная Марселина, для которых отец был объектом любви и гордости, безраздельным кумиром.