Калифорния на Амуре [litres]

– А в-третьих – спать уложить, – закончил хунхуз под довольное гоготание братьев по разбойному ремеслу. – Нет у нас времени ни на обед, ни на сон. Но если ты расскажешь всю правду про себя и своего господина, обещаю, что дам тебе поесть и дам выспаться…

– Перед смертью? – спросил Ганцзалин угрюмо.

– Это зависит от того, что ты нам скажешь, – отвечал Пэн Гун. – Скажешь правду – может, еще и пощадим. А за ложь будем пытать, пока не явится за тобой из ада сам Янь-ван. Что выбираешь?

– Дай подумать, – попросил Ганцзалин.

– Думай, – согласился Пэн Гун, – только недолго. Даю тебе минуту.

И он умолк, не отводя, впрочем, взгляда от пленника.

Ганцзалин, однако, на него не смотрел – он думал. И подумать, действительно, было о чем. Если он будет молчать, хунхузы замучают его до смерти – в этом он ни секунды не сомневался. Смерти он, впрочем, не боялся – разве только его скинут с отвесной скалы в пропасть. Однако мысль о том, что прежде, чем убить, его будут пытать всеми возможными способами, была Ганцзалину неприятна.

Но если подумать здраво, что, в конце концов, случится, если он скажет правду? Что за дело хунхузам до следователя из Санкт-Петербурга, который охотится за желтугинскими фальшивомонетчиками? Он просто скажет правду – едва ли это можно считать предательством по отношению к господину. Тем более, что умирать совсем не хочется. Да и вряд ли его смерть доставит удовольствие надворному советнику. Одним словом, кажется, придется все рассказать. В любом случае, господину это не повредит, ничего с ним бандиты не сделают.

Впрочем, тут в голову Ганцзалину пришла мысль, от которой он похолодел. Конечно, хунхузам нет дела до желтугинских фальшивомонетчиков – но только если они сами с этими фальшивомонетчиками не связаны. А если нет, чего вдруг они пленили Ганцзалина, угрожают ему пытками и страшной смертью? Очень может быть, что у них во всей этой истории имеется свой интерес. И тогда, если он признается, хунхузы сначала прикончат его, а потом уже возьмутся и за господина. Значит, если Ганцзалин не признается, они убьют только его, а если признается, то еще и Загорского? В первом случае – один труп, во втором – два. Даже с чисто математической точки зрения выгоднее первое. Что ж, похоже, другого выхода и в самом деле нет.

Ганцзалин тяжело вздохнул.

– Ладно, – сказал он, – убивай.

Несколько секунд хунхуз внимательно смотрел ему в глаза, потом ядовито ухмыльнулся.

– Я не сказал, что убью тебя, – заметил он. – Я сказал, что буду пытать.

– Ничего, потерплю, – отвечал Ганцзалин равнодушно, хотя сердце его, испытанное сердце воина, все-таки дрогнуло. Он, выросший среди триад, лучше кого бы то ни было знал, на какие пытки способны его соотечественники. Господин, обучавшийся у даосских мастеров, владел многими тайными искусствами, среди которых было и временное обезболивание без лекарств. Кое-чему он научил и своего помощника. Нажимая на определенные точки, можно было существенно утишить почти любую боль. Одна только незадача – руки у него связаны, и, значит, никто не позволит ему жать ни на какие точки. Что ж, видимо, и в самом деле придется терпеть. Терпеть, пока не умрешь.

Пэн Гун, который внимательно наблюдал за пленником, очевидно, прочел на лице его решимость обреченности. Он посмотрел на шило, которое все еще держал в руке.

– Эй, – сказал он Цзи Фэйци, – игла остыла. Накали-ка мне ее снова.

И отдал шило подручному. Вот еще минута-другая передышки, подумал Ганцзалин. Или напротив, ужасного ожидания? Как было бы замечательно, если бы сейчас в фанзу ворвался Загорский и перестрелял бы всех этих негодяев из своего нагана. Исход, как ни странно, вполне натуральный, тем более, что-то подобное уже случалось с ними в обстоятельствах не столь ужасных. Так почему бы не случиться этому и сейчас, когда речь идет о жизни и смерти?

Цзи Фэйци вернул Пэн Гуну шило – раскаленное, оно светилось красным.

– Итак, начнем с глаз, – бодро заметил первый старший брат. – Главное сейчас – чтобы ты как можно дольше держался, а, значит, чтобы боль была как можно более продолжительной.

И он снова поднес раскаленное шило к лицу Ганцзалина. Тот чуть заметно поморщился и закрыл глаза. Хунхуз засмеялся.

– Думаешь, это тебя спасет? Игла легко пройдет сквозь кожу и сожжет ее. У тебя не будет не только глаз, но и век, чтобы прикрыть зияющие черные дыры в твоем черепе…

Ганцзалин не слушал его, он думал сейчас о господине. Загорский обнаружил след хунхузов, и, хотя его обстреляли, он наверняка уже идет по этому следу. Да, снег засыпал следы, но господин все равно не отступит. Он будет искать, и он найдет. Может быть, нужно продержаться еще каких-нибудь полчаса, и за это время надворный советник все-таки придет и спасет своего помощника? Вот только не было у Ганцзалина этого получаса, у него вообще не было никакого времени.

Раскаленное шило источало тепло прямо возле закрытых век… Интересно, потеряет ли он сознание от боли? Хотелось бы просто упасть без чувств, а не выть и кататься по полу перед злорадствующими хунхузами.