Калифорнийская трилогия

Джим не знает, что и сказать, он не может сконцентрировать свои мысли на Вирджинии, ему, правду говоря, безразлично, что там она думает и чувствует. Ему хочется одного – бегом бежать обратно и попытаться что-нибудь объяснить Хане. Все как в кошмаре – ведь давно вроде разобрался с тем неудачным союзом, поставил на нем крест, и надо же – снова попался на удочку, снова вляпался. Вот увижу я завтра Хану – и как смотреть ей в глаза? Ну как могло такое случиться?

Могло не могло, а случилось, и теперь, ко всем прочим радостям, нужно выяснять отношения с разъяренной Вирджинией Новелло. А плюнуть на Вирджинию, догнать Хану, упасть перед ней на колени, да еще в присутствии целой кучи народа, это уже немножко слишком, Джим просто не представляет себя, разыгрывающим подобную мелодраму.

Так что остается только одно – покорно принимать на себя все громы и молнии этой фурии.

– А ведь это даже попросту невежливо, хоть это-то ты понимаешь?

– Кончай, Вирджиния. Не нужно устраивать сцен.

Ну до чего же легко и быстро все возвращается в прежнюю, сто раз обрыдлую колею. Это все ты виноват. Ничего подобного. Совершенно ясно, что во всем виноват ты. Взаимное перепиливание, туда-сюда, туда-сюда. Ты плохой. Нет, я не плохой, а хороший. Нет, ты плохой. Эту общую схему можно воплотить в слова уймой различных способов – чем и занимаются Джим и Вирджиния по пути домой; краткий момент дружбы и взаимопонимания забыт вчистую, словно его и вовсе не было.

Джим подъезжает к Саут-Кост Пласа, останавливает машину, и тут наступает обычная для этих разговоров кульминация, она же, по совместительству, развязка:

– Я видеть тебя больше не хочу! – орет Вирджиния.

– Вот и слава Богу, – орет в ответ Джим. – И я тебя тоже!

После чего Вирджиния изо всех сил хлопает ни в чем не повинной дверцей машины и убегает.

Оставшись в одиночестве, Джим глубоко вздохнул и уткнулся лбом в приборную доску. И застыл в этой скорбной позе. И одну обидел, и другую обидел… Ну что же это за жизнь такая!

Главное – Хана. Нужно что-то сделать, иначе… иначе не знаю что. Эйб. Но Эйба нигде нет. Таш! Господи, и ведь везде, везде какие-то истории, словно на маленький наш островок накатывает, грозя его затопить, волна. Все разваливается, рушится!

Джим включает двигатель и едет по Бристольской искать Таша.

Глава 62

У Таша в поднебесье темно и тихо. Освещенная горящей внутри лампой, тускло фосфоресцирует стенка палатки. Таш сидит на другом конце крыши, рядом с хибачи; красноватое мерцание углей четко вырисовывает его громоздкую фигуру. Воздух наполнен сладковатым запахом терияки[55].

– Привет, Таш. – Джим находит рядом с палаткой складной стул, садится к огню.

Таши наклоняется, переворачивает на сковородке нечто вроде котлеты; дымная вспышка капнувшего на угли жира ярко высвечивает его лицо. С обычной своей невозмутимостью Таши берет бутылку с водой, брызгает на плиту, и пламя оседает. Во вновь наступившей темноте он выдавливает на котлеты очередную порцию самодельного терияки; раздается шипение, пряный аромат становится еще сильнее.

– Я слышал про Эрику.

– Хм-м.

– Она что, взяла так просто и ушла?

– Ну, тут все немножко сложнее. Но в общем-то – да.

Таши снова наклоняется, подцепляет деревянной лопаткой одну из котлет, критически ее изучает, а затем вкладывает в заранее приготовленный сандвич. Откусывает.

– Ни хрена себе, – негодует Джим. – Так вот, значит, взяла и ушла?

– У-гу.

– Невероятно! – (Разве можно уйти от такого человека, как Таш?) – Вот же дура какая! Это надо же – сморозить такую глупость!

– А вот Эрика не считает свой поступок глупостью, – замечает Таши, проглотив очередной кусок.

Джим раздраженно прищелкивает языком, у него просто нет слов. Уж больно спокойно и равнодушно относится ко всему этому Таш, можно даже подумать, что он всесторонне изучил проблему и согласился с мнением Эрики.

Таши доедает сандвич, вытирает губы.

– А теперь – самое время залить глаза.

Они извлекают целый пузырек «Калифорнийского зноя» и начинают передавать его друг другу, туда-сюда, туда-сюда… Через несколько минут по лицу Джима катятся слезы, под веками его уже не роговица, а словно вздувшиеся стеклянные шары; со стороны океана на материк наплывают бело-оранжевые облака, ярко подсвеченные городскими огнями. Негодование Джима стихает. Нет, оно все еще здесь, но стало таким же маленьким, приглушенным, как жар тлеющих в хибачи углей. Скорбное ощущение чужого предательства, скорбное сочувствие преданному. Такова жизнь. Люди предают тебя, предают твоих друзей. Джим вспоминает, как кричала на него Дебби Риггс, вспоминает выражение ее лица. Скольких людей предал он сам, ведь их куда больше, чем тех, которые предали его. Негодование Джима стихает еще больше, почти исчезает. Он начинает относиться к Эрике примерно так же, как к самому себе…

– Звонила Анджела, – говорит Таши. – Ты что, обедал с Вирджинией?

– Да, к сожалению. Таши негромко смеется:

– Ну и как она?

– Насколько я понимаю, в данный момент она преисполнена справедливым негодованием.

– Это ведь для нее – высший кайф, да?