Калигула

Он прошел в гробницу. Вход в нее был сделан через прямоугольный атриум. Крыша атриума поддерживалась четырьмя колоннами, стоящими по четырем углам. Обложенная мрамором лестница, идущая направо, вела в подземелье, последнее жилище Юнии. Он знал, помнил, как выглядит усыпальница. В тимпанах[146] — фигуры женщин и гениев, окруженные орнаментом из переплетенных ветвей с листьями. Грации[147] пляшут с гирляндами из листьев в руках, внизу вакханка[148], сидящая на коньке. Очаровательная фигурка, в лице есть черты несомненного сходства с покойной. Именно потому Калигула не захотел идти в усыпальницу. Лучше пройти через другую мраморную лестницу налево и вверх. Атриум, предназначенный для поминальных трапез, пуст сейчас. То есть, нет там людей. А стол для Юнии накрыт. Сосуды, украшенные драгоценными камнями. Множество даров от близких. Одежда, украшения…

Калигула принес лишь молоко и вино. Достанет Юнии тех пирогов, фруктов, что оставил ей отец. И они-то не нужны ей. Только поверье говорит о том, что покойные нуждаются в пище и питье, а кто видел когда-либо их за едой? Или пьющими? Впрочем, о чем тут рассуждать, надо, так надо, и Калигула стал произносить положенные формулы. Формулы, приглашающие Юнию к еде и питью. Он хотел было уже вылить вино из принесенной фляги в гробницу, через предназначенное для этого отверстие. Но не успел. Сзади, со спины, прижалась к нему женщина, обхватила руками. Жаркий, стонущий шепот в самое ухо:

— Ты и меня напоишь вином, дорогой?

Рука Калигулы дрогнула, вино плеснуло, разлилось красным по мрамору, поплыло пятном. Калигула не мог унять сердца, удержать дрожь в руках. Женщина обнимала его, он ощущал ее дразнящие губы на своей шее.

— Я тоже жажду, но я ведь живая… — шептала Энния между поцелуями. Напои меня, согрей, это нужнее мне, чем покойной! Ей ничего уже не надо! Мне надо от тебя — все!

Он отчетливо сознавал, в чем состоит это «все». Поскольку руки ее знали свое дело, и уже касались его, дерзко и нескромно, и он был пойман ею в ловушку, ощущая восставшую свою плоть как радостную данность, как счастливый дар судьбы…

— Мы тоже будем мертвы, но пока мы живы! — она развернула его к себе рывком, и он утонул в ее глазах, горящих желанием.

— Вот смотри, я не боюсь смерти, — сказала она. — Любовь сильнее, ты это поймешь сейчас…

Вырвала у него флягу из рук. И припала к вину. К тому вину, что было достоянием мертвой Юнии, и проклятием для нее, живой!

Он досмотрел, как она допила. Увидел несколько красных капель на белом одеянии ее, у самого горла. Дальше помутившееся сознание не сохранило воспоминаний. Он овладел ею прямо на мраморном полу поминальной трапезной, святом для остальных римлян месте. Водоворот затягивал, жизнь несла в потоке страстей. А он и не сопротивлялся…

Глава 12. Капри

Лодка раскачивается на волнах, взлетает и опускается. Устремленные ввысь глаза Калигулы тонут в синеве. Ни облачка на небе; нет белого кружевного покрывала, как никогда и не было. Море синее, небо синее. Оттенки разные, суть одна. Уже жарко, а ведь утро. Раннее утро. Очень хочется пить. Не удивительно, впрочем. Много было выпито вчера, и не воды, конечно, вина. Голова побаливает. Попробуй не выпей, когда глаза старца на тебя смотрят. Тиберий шуток подобного толка не понимает. Он, впрочем, никаких шуток вообще не признает. Ох, мерзкий же старик. Как подумаешь, с кем дело приходится иметь. Выжил из ума, из тела никак не выживет. Все туда же, старый-старый, а сатир козлоногий…

Порезвились вчера в нимфеуме[149] дружно. То-то нимфам жарко пришлось. Стыдно, наверное. У них не узнаешь. Они, нимфы, в гроте не показывались. Уплыли, верно, в море, за мыс. Им на непотребство человеческое смотреть не захотелось.

Жарко. Целое море воды рядом, прохладной, прозрачной донельзя. Если нырнуть, пусть и с камнем, как это делают местные жители, все равно не каждый раз до дна доберешься. Вроде оно близко, рукой подать, это дно, но нет! Просто безумно прозрачна вода, обманчива близость дна. Ее, соленую эту воду, не выпьешь. Незачем нырять. Калигуле уж точно незачем. Есть способ утолить жажду проще.

— Саласс, — сказал Калигула, едва ворочая распухшим языком, — Саласс, подай-ка воды.

Старик вздохнул в ответ. Он был рабом, уж привык им быть. Много лет прошло с того времени, как Август покорил их земли, уничтожил большинство народа. Те, кто остались, обращены были в рабство, в том числе и Саласс, а был он тогда совсем мальчиком. Куда меньше вот этого, который раздает приказы.

Саласс оторвался от весел. Снял флягу с водой с пояса. Протянул Калигуле, устроившемуся на носу лодки.

— Лучше не пить воду, господин, — сказал. — Чем больше выпьешь, тем больше захочется. Мне не воды жаль, хоть она уж и кончается, сказать по правде. Мне понятно одно: от нее жажда не пройдет. И голова будет болеть больше. Надо бы выпить уже вина. Подобное лечить подобным, это правильно. А если пить не умеешь, лучше не пить, и это также верно, как и то, что я старый раб. И служу цезарю…