Калигула

Лоллия с восторгом приняла идею, и я подумала, что вина за прохладные отношения между новобрачными лежит на этой старой, безлюдной, безмолвной вилле. Вероятно. Мою личную жизнь альбанская вилла точно бы разрушила.

Калигула всего лишь двинул бровью и продолжил отщипывать кусочки свинины в яблоках и соусе гарум.

– Прокуратор Сицилии шлет в Рим одно послание за другим, – добавила я, – с просьбами помочь в финансах и управлении. По-моему, он попал туда после службы в Цизальпинской Галлии и считает Сицилию отсталой по сравнению с его бывшей провинцией. Сенат обсуждает, кого бы послать на этот остров для налаживания дел, и наш дядя Клавдий не прочь за это взяться. А может, тебе самому стоит туда съездить? С проблемой запросто справился бы Виниций, но он все еще в Азии. А что благотворнее для беспокойной провинции, чем визит императора?

Я умолкла и стала наблюдать, как пламя с поднесенной мною щепы разжигает светильник души Калигулы. Серьезных сомнений в том, что брат откажется от поездки – и вообще не покинет виллу, – у меня не имелось. К Сицилии особой любви он не испытывал, и наверняка в империи нашелся бы человек, который справился бы с задачей не хуже его. У него не было причин соглашаться… кроме того, что сенат собирался послать туда нашего малосимпатичного родственника. Я знала, что эта стрела достигнет цели даже сквозь броню тоски и апатии.

Лоллия Паулина чуть не подпрыгнула от радости, когда Калигула хлопнул в ладоши и согласился. О Клавдии или сенате он не обмолвился ни словом, но я-то прекрасно понимала, что именно они стали решающим фактором.

– Отличная идея! – сказал брат, потирая руки. – Немного морского воздуха и смена обстановки пойдут нам всем на пользу. К тому же нам с Лоллией давно пора показаться вдвоем на публике.

Калигула усиленно демонстрировал внезапный оптимизм, который Лепид принял за чистую монету. А я не обращала внимания на слова и на жесты, меня интересовали глаза императора. В них не было ни следа того энтузиазма, который он излучал своим видом, и я решила, что Калигула ради семьи делает над собой усилие и старается скрыть под фасадом благосклонности разбитое сердце.

Наваждение старой виллы исчезло, едва мы выехали за ее пределы. Да, перемены в Калигуле были – глубокие и необратимые. Он не оправился от смерти Друзиллы, и больше он не сможет радоваться всей душой, но энергия вновь возвращалась к нему, а также стремление заниматься делами империи. Во имя семьи он надел маску оптимизма, и постепенно этот оптимизм стал просачиваться внутрь, в человека под маской. Так что я считала свою задачу исполненной: по крайней мере, Калигула избежал превращения в Тиберия.

Миновала середина сентября, когда мы прибыли в порт Сиракуз. На Сицилии мы намеревались пробыть шесть дней, и в какой-то момент я решила, что мы совершили ошибку: первым делом Калигула приказал организовать там дорогие погребальные игры в честь Друзиллы, а также заложил новый храм ее имени.

Один день сменялся другим, приготовления к играм шли своим чередом, а Калигула все никак не мог по-настоящему заинтересоваться хоть чем-нибудь. Для него все затмевала память о потере нашей сестры. Но на третий день кое-что произошло.

Мы стояли в верхних рядах небольшого театра и наблюдали за тем, как в соседнем гимнасии шла подготовка к играм. Точнее, Лоллия и Лепид дотошно обсуждали какие-то скучные мелочи, а мы с братом разглядывали порт с другой стороны. С нами были три члена городского совета, но они держались чуть поодаль в знак почтительности. И разумеется, вокруг театра расположились германские телохранители императора и целый отряд преторианцев.

– Какое оживление в порту, – заметила я. – В Остии куда спокойнее.

Брат кивнул, но при этом нахмурился, изучая движение судов в большой гавани под нами. Это была та самая гавань, где когда-то знаменитый Архимед применил свое гениальное оружие – гигантский коготь – для уничтожения кораблей Римской республики. Падение города стало поворотной точкой в войне с Карфагеном.

– Действительно – весьма оживленно, – согласился брат. – Но как-то без толку…

Мы понаблюдали за тем, как огромные торговые суда выстраиваются в очередь у довольно узкого входа в гавань: им приходилось ждать, пока не разгрузятся уже причалившие. У волнореза нетерпеливо плясала военная трирема, выпростав бездельничающие весла, а ее триерарх зло ругался на торговые суда, мешавшие ему выйти в открытое море. Но этим кораблям некуда было двигаться – позади них стояла целая флотилия в ожидании места у причала. Я принялась считать. Тринадцать кораблей ждали возможности войти в гавань, и если не произойдет чуда, им придется стоять там всю ночь. И что хуже всего – очередь перегородила узкий вход в гавань так, что разгрузившиеся корабли не могли уплыть и освободить место для новых. На наших глазах разыгрывался какой-то фарс. Должно быть, служители порта рвали на себе волосы от отчаяния и неспособности исправить ситуацию.