Калигула

– Я принял решение о том, как с вами поступить, – далеким чужим голосом произнес брат, и сердце мое учащенно забилось.

Прошло уже больше года с тех пор, как раскрыли неудавшийся заговор и нас с сестрой посадили под замок. Меня мучили кошмары, я была обречена на унылую, полную лишений жизнь, но тем не менее находила какое-то утешение в том, что по крайней мере жива и относительно здорова. А также еще теплилась надежда на милосердие. При виде сурового лица брата эта надежда немедленно погасла, и я поняла, что какую бы судьбу он ни уготовил мне, она неотвратима и вот-вот свершится. Я затаила дыхание. Сестра же лишь фыркнула.

– На самом деле решение было принято еще на вилле под Римом, и я мог сразу привести его в исполнение. Однако скоро состоится триумф в честь моих побед в Германии. А поскольку именно в Германии с вас сорвали маски и раскрыли заговор с участием командира моих германских легионов, будет уместно, если вы обе станете свидетелями моего триумфа.

Я открыла рот, чтобы заявить о своей невиновности, но закрыла его. Нет смысла что-то доказывать. Брат мне не верил, и решение он уже принял. В своем воображении я видела, как к моему горлу подносят клинок.

– Итак, вы обе будете присутствовать там, – сказал Калигула. – Сенат не желает назначить мне триумф, а сам я не могу этого сделать, зато армия может. Та самая армия, которую вы хотели повести против меня и которую развращал ваш сообщник. – Тут и Агриппина захотела что-то возразить, но брат вовсе не собирался давать нам слово. – Тихо! – взревел он так, что сестра опешила. – Вы будете свидетелями моего триумфа в течение двух дней, после чего отправитесь из Мизена в изгнание.

Изгнание! Я похолодела от ужаса, вспомнив о том, что наша мать и брат Нерон, будучи сосланными каждый в свой одинокий мирок, умерли от голода. Неужели и меня ждет такая же судьба?

– Агриппина проведет остаток своей жизни на Понтии, на вилле, где был заточен наш возлюбленный брат Нерон, а Ливилла…

Нет. Только не это!

– А Ливилла – на Пандатарии, где скончалась наша мать.

Сознание покинуло меня. Я упала в ледяную пустоту.

Безбрежное синее небо Кампании расчерчивали взад и вперед горластые чайки. Их спесивые крики сливались со звуками армии, ползущей по земле. Запахи мужского пота и оружейной смазки почти потонули в смешанных ароматах соленой воды, оливкового масла и смолы. Но не слух и не обоняние приносили в тот день самые удивительные ощущения, а зрение.

Перед нами открывался необыкновенный вид.

Огромный залив у Байи пересекал мост. Через три мили водной глади, служившей входом в крупнейший морской порт Рима, теперь протянулась сухопутная переправа. Мне с трудом удавалось охватить взглядом эту уходящую вдаль конструкцию. Уверена, еще никто в истории мира не задумывал и не воплощал ничего подобного.

Мост длиной в три мили. И возведен не для того, чтобы служить людям и напоминать будущим поколениям о славном правлении Калигулы, а всего лишь ради одного-единственного, пусть и грандиозного, события. Самый длинный мост из всех, что когда-либо видел мир, простоит всего несколько дней.

Мост составили из лодок, стоящих борт к борту от города Байи на одном краю залива до города Путеолы на другом. Получилась сплошная стена из играющей на волнах древесины, и даже боги подивились бы такому зрелищу. Суда просмолили, поставили в ряд и наполнили тяжелым балластом, чтобы уменьшить качку, а потом крепко стянули веревками. Затем поверх положили доски, чтобы получилась широкая и прямая дорога, и полили оливковым маслом, оберегая от воздействия влаги.

Я не могла отвести глаз от этой конструкции. Тремя годами ранее мы с Калигулой всматривались в очертания залива из нашего «орлиного гнезда» на Капри. «Все они так близко», – сказала я тогда о городках и портах, мечтая когда-нибудь в них побывать. И вот мы здесь. Может ли такое быть, что, планируя свой архитектурный шедевр, Гай думал о том самом разговоре или даже обо мне?

Теплый соленый воздух задрожал от оглушительного воя – это зазвучали фанфары в честь славного триумфатора. Полсотни музыкантов, стоящих на берегу, принялись дуть в свои трубы, как только показалась вышедшая из порта Байи армия. Возглавлял ее Калигула. Он ехал верхом на гордом вороном коне – на своем любимце Инцитате. Его вооружение начистили до жаркого блеска. Нагрудную пластину украшала чеканка в виде головы горгоны. Считалось, что она принадлежала самому Александру, великому полководцу из Македонии. Когда император оказался возле моста, он подтянул поводья, останавливая своего прекрасного коня, и вытащил меч из ножен так, что лезвие заполыхало в лучах солнца. Между прочим, это оружие являло собой истинный шедевр кузнечного дела. Говорили, что именно с этим мечом Юлий Цезарь завоевал Галлию, побеждал в битвах на Сабисе и при Алезии. Голову Калигулы венчал лавровый венок победителя.