Калигула

Его влияние в империи Калигулы было настолько велико, что преторианцы не преградили ему путь. А он принес мне и Агриппине по чаше вина. Я с благодарностью взяла свою чашу, надеясь, что хмельной напиток притупит мои чувства. Сестра же лишь скривила губы в ответ на этот неожиданный жест милосердия. Агриппа пожал плечами и стал сам пить вино, от которого та отказалась.

– Они должны были с позором умереть еще на севере. Вместо этого им дали шанс выжить. Победители получат свободу и все свои земли, их честь восстановят. Те же, к кому боги будут менее благосклонны, встретят тот конец, который сами же и заслужили.

Я не видела в представлении ничего милосердного. Почти все лодки уже были пробиты таранами, их экипажи безжизненно смотрели на нас со дна залива. Немногих сегодня ждет свобода. Несколько счастливчиков умудрились уцепиться за обломки и добраться до берега. Одного за другим их подводили к императору, и тот великодушно даровал им прощение. Всего один трибун из числа тех, кто упал в воду, сумел скинуть с себя доспехи прежде, чем море забрало его себе. Мало кому удалось удостоиться императорской милости.

– Это ужасно…

– Думаю, твой супруг с тобой согласится, – тихо заметил Агриппа. – Насколько я могу судить, в последнее время Виниций не вполне разделяет чувство юмора твоего брата. Эта битва не доставляет ему удовольствия. Он с несколькими друзьями сейчас пытается помочь выжившим добраться до суши, хотя Калигула запретил оказывать им помощь.

– Виницию грозит наказание? – встревожилась я.

Агриппа помотал головой:

– Он по-прежнему пользуется доверием императора и считает, что сможет стать совестью Калигулы, потому и не покидает Гая ни на минуту из страха, что тот совершит нечто опасное. Утром мы двинемся в Рим, и Виниций будет сопровождать его. Он сожалеет, что не увидит тебя до твоего отъезда на Пандатарию. Император распорядился, чтобы с вами сегодня вечером никто не общался, но я решил воспользоваться своим авторитетом и нарушил его приказ. Твой муж навестит тебя, как только убедится, что Калигула безопасно устроился в Риме и бесчинствам Веспасиана положен конец. Когда в Риме наступит мир и покой, он сможет быть с тобой. И знай, Ливилла, что и он, и я неустанно уговариваем императора отпустить тебя на свободу.

Когда вино было допито, Агриппа ушел, и мы с сестрой снова остались одни посреди моря людей. По окончании представления нас отвезли в порт Мизена и погрузили на два судна, которые ждали только утреннего отлива, чтобы умчать нас к местам нашей ссылки.

По пути я увидела, как вдали мой возлюбленный супруг помогает промокшему человеку взобраться на мост. Меня он не заметил. Зато я разглядела брата. Его лицо лучилось смехом, но ни одна из этих улыбок не согревала холодных, мертвых глаз.

Глава 26. Одиночество

Агриппину сначала отвезли на север. Она столько времени таскала на себе урну Лепида, что почти срослась с каменной ношей, но наконец-то мрачный груз доставили в храм в Риме, где прах нашего бывшего друга приняли на вечное хранение. Затем преторианцы, подталкивая сестру, как пастухи толкают упрямую скотину, немедленно погрузили ее на другой корабль, на котором она и поплыла к месту своего заточения.

Что же касается меня, то я взошла на борт судна со странной смесью паники и облегчения. В последнюю ночь перед отплытием я проплакала до самого утра. Из-за того, что Виниций решил остаться и помочь несчастным, едва не утонувшим мятежникам, а не ехать со мной. Из-за того, что супружеский долг он ставил на второе место после своих обязанностей перед императором. Из-за того, что Агриппа запросто нарушил приказ моего брата и навестил меня, а мой муж этого не сделал. Конечно, в глубине души я понимала, что мне глупо жаловаться. Виниций был тем, кем и всегда, – верным слугой Рима. Ради спасения империи он делал все, что в его силах.

И все равно меня жгла обида.

Я прибыла в свою тюрьму.

Пандатария – маленький остров две мили в длину и едва ли восемьсот шагов в ширину. На одной оконечности – крошечная деревушка, а на другой – три или четыре виллы. Побег невозможен, даже если бы было куда бежать. Обитать мне предстояло на той же вилле, где умерла моя мать, и от этого кровь стыла в жилах. Я была ребенком, когда ее отобрали у меня. В моей памяти навсегда запечатлелось, как она, высокая, гордая, с туго заколотыми волосами, в элегантной палле темно-синего цвета, уходит прочь. Больше я ее не видела. Теперь меня будут держать в том же месте, где она провела свои последние дни, одинокие и скорбные. Осознавать это было невыносимо.