Калигула

Так прошло три с лишним месяца, и за все это время я не видела никого, кроме шести хмурых наемников, стерегущих остров, двух рабов и моей призрачной матери. Но вот как-то к вечеру я ощутила какое-то движение. Когда долго живешь в тишине и одиночестве, то становишься очень чувствительным к любым переменам. Я поспешила к дверям. К вилле скакали несколько всадников. Пятеро из них были солдатами в полном боевом снаряжении… а шестой – моим мужем! Меня переполнило ликование, и я забыла обо всем. В момент его приезда я перекусывала фруктами и пила кислое вино из подвалов виллы, обсуждая с матерью природу сорняков – в одностороннем порядке. Пандатария приучила меня к плохому вину настолько, что я даже не считала нужным разбавлять его водой и после того лета уже не могла пить приличное вино. Сладость и хмель мне с тех пор не по вкусу.

Мой муж соскочил с коня, подбежал к двери и обнял меня. Никогда я не испытывала такой благодарности за простое объятие. После нескольких счастливых мгновений он отстранился от меня и отдал пару команд своим людям, отправив их на ночлег в деревню. Вдвоем мы вошли в дом.

Виниций привез мне целую гору новостей, но, конечно, тогда я ни одной из них не услышала. Вечер принадлежал нам, и только нам. Бывали у нас разлуки и подлиннее. Но раньше я была свободной и имела множество занятий, чтобы отвлечься и не слишком скучать по мужу, теперь же, в моей островной тюрьме, этой роскоши меня лишили. Я и не знала, что можно так сильно истосковаться по кому-то. Ночью мы возлегли на мое ложе как муж и жена, и на несколько коротких часов жизнь стала чуть менее тягостна.

На следующий день, когда мы уединились в триклинии (рабов отправили заниматься хозяйством), настало время поговорить. Виниций уселся на кушетку, я подала ему вина, вдвое разбавленного водой, чтобы скрыть резкий привкус низкосортного напитка, и он начал:

– В Риме дела идут все хуже…

Я нахмурилась. Меня сослали на скалистый островок посреди океана, впервые за три месяца я вижу своего мужа, так неужели же стану переживать о том, что там происходит в Риме? Ты сильно ошибся в своих ожиданиях, милый муженек. Да Рим может рассыпаться на куски, мне все равно! Впрочем, это не совсем так. Несмотря ни на что, я все еще любила брата. А он часть Рима. В какой-то степени он и есть Рим.

Я вдруг поняла, что муж смотрит на меня как завороженный. Должно быть, все эти рассуждения и эмоции отражались на моем лице. У меня так долго не было необходимости прятать их от кого-либо, что я попросту разучилась это делать.

– Ливилла, я разрываюсь.

– В чем дело?

Виниций вздохнул:

– Я люблю Гая. И всегда любил. Я считаю его братом, и не только вследствие семейных связей. Нет человека более дорогого моему сердцу, и мне тяжело осознавать, что ты, моя любимая жена, и он не можете быть вместе, а я не могу быть с вами обоими! – Некая тень в его взгляде подсказывала, что на самом деле его тревожит нечто иное, и я терпеливо ждала. – Но и Рим я тоже люблю. Я поддерживаю твоего брата и был верен ему, несмотря на растущие сомнения в том, что он идет правильным путем. И еще я верен Риму, и Рим должен быть сохранен любой ценой. А пока Калигула и сенат воюют, Рим гибнет.

Я опустилась рядом с ним на кушетку:

– Народ его обожает. Я помню, как восторгались зрители в Путеолах. Они превозносят брата до небес больше, чем когда-либо. Сенаторы как могли препятствовали ему, но Калигула переиграл их. Более того, устроенные ими помехи он умудрялся обратить себе на пользу. И его поддерживает армия. – Я старалась не вспоминать о мятеже в северных легионах, о катящихся по земле головах, о тонущих трибунах…

– Ливилла, армии и плебса недостаточно. Да, среди них Калигула – самый популярный правитель Рима со времен Цезаря, но простолюдины и солдаты – это еще не весь Рим. Они только его часть. Есть сенат, консулы, всадники… вот кто настоящие хребет и мышцы империи. А их систематически уничтожают. Рим не сможет существовать в том виде, в котором представляет его себе Гай.

Я потерла холодные ладони:

– Агриппа говорил мне на заливе, что ты присматриваешь за братом, играешь роль его совести.