Калигула

Нет. Спасти их мне не под силу. Я и так это знала, но было приятно, что мать разделяет мое мнение. Виниций прав: конфликта не избежать. Так какой исход мне понравится больше? Три месяца я в ссылке, но так и не смогла ответить на этот вопрос. Хочу ли я, чтобы брат стал богом-царем, полновластным хозяином империи? По крайней мере, тогда он будет в безопасности. Я в этом случае, конечно же, просижу на Пандатарии до самой смерти. Виниций, вероятно, погибнет, учитывая его нынешнее отношение к происходящему, и это станет очередным ударом в мое израненное сердце. Но если сенат преуспеет в своем стремлении вонзить в спину моего брата кинжал, то меня, скорее всего, освободят. Да только зачем мне свобода в мире, где нет Калигулы? Я даже представить себе не могу такой мир. Это же мой брат. Если забыть об Агриппине, которая предала мое доверие и пошла против нас, то только я и Гай выжили из всего семейства, что двадцать один год назад принесло в Рим прах Германика. Мы последние его дети… Ну а Рим – Рим будет бороться и меняться. Он вполне привык к борьбе и переменам, он пережил падение царей и конец Республики, переживет и новую беду, а вот его сыновья и дочери куда уязвимее.

Я пожала плечами:

– Мне нечего тебе сказать.

– Значит, я ошибся, решив приехать сюда! – вспылил Виниций. – Я всегда думал, что ты более отзывчивый человек. Я считал тебя истинной римлянкой. Та женщина, на которой я женился, была именно такой.

– Ты женился на дочери Германика. Мы, его дети, пережили худшие времена в истории Рима и выжили только благодаря тому, что держались вместе. Трещины в нашем семействе – вот с чего все началось, с эгоистичного заговора Агриппины. Если бы она не предала Калигулу, то он до сих пор оставался бы тем человеком, которого мы все любили. А я до сих пор находилась бы в Риме, помогая ему. Но если же ты приехал сюда лишь ради совета, как остановить его, то да, ты зря потратил время. Да, это Гай сослал меня на Пандатарию, но он по-прежнему мой брат. Мы дети Германика, и я никогда его не предам. Раз сенат исчезнет при правлении брата, значит пришло его время. Может, Агриппа прав? В конце концов, сделал ли сенат хоть что-нибудь для рода Германика?

Виниций вскочил на ноги и, не оборачиваясь, выбежал из дому.

Я плакала много часов напролет, умоляя тень матери прийти и утешить меня. Наконец рыдания стихли, ко мне вновь вернулась способность более-менее разумно мыслить. Я сожалела о том, что наша встреча с Виницием закончилась ссорой, но никакие мои слезы не отменят клятву, данную мной годы назад, когда мы все выстроились для церемонии бракосочетания по велению коварного Тиберия. Я тогда поклялась, что брак никогда не встанет между мной и моей семьей. Прежде всего я сестра императора, и хотя узкая полоска кольца связала нас с Виницием, с братом меня роднила горячая кровь Юлиев и два десятилетия выживания в смертельно опасной среде.

Я решила, что видела Виниция в последний раз.

Я ошиблась.

Глава 27. Тихие холодные слова

Когда мой супруг приехал вновь, остров покрывала искристая пелена инея, а я куталась в одеяла в термах моей тюрьмы. Мне пришлось перебраться туда и обустроить там маленький дом внутри просторной виллы. Кошмары, бывшие моими спутниками уже полтора года, лишили меня здорового цвета лица, оставив взамен воспаленные, безумные глаза и впалые, как у скелета, щеки, иссушили мышцы и сделали похожей на выходца с того света.

Со времени последнего визита Виниция мои умственные способности тоже заметно ослабели. Тогда я этого не понимала, разумеется, но как иначе объяснить, что я стала есть пищу в зависимости от ее цвета: от красного к зеленому? Я вырыла канаву вокруг одной из клумб, но совершенно не помню зачем. Кажется, это было как-то связано с конницей. Я много говорила вслух, иногда с тенью нерегулярно навещавшей меня матери, которая кивала мне в знак согласия, а иногда просто в пустоту, лишь бы нарушить мертвую тишину на вилле. Рабы способны были только на односложные ответы, и я довольно быстро решила, что лучше вообще не разговаривать, чем такая беседа.

Лекарь назвал бы меня сумасшедшей. И наверное, был бы прав.

Меня потрясла смерть Хориона. Этот вечно недовольный, вялый раб, который прислуживал мне на Пандатарии четыре месяца, покончил с собой, не вынеся одиночества, высокомерного поведения стражников и моего помешательства. Что тут говорить: мои вопли посреди ночи кого угодно довели бы до самоубийства. И это притом, что у него был друг. А у меня – никого. Настал день, когда Хорион просто не выдержал, перекинул через балку кусок веревки, сделал петлю на конце и выдавил из себя жизнь. Полагаю, рабу и так нет особых причин радоваться жизни, а у Хориона положение было похуже, чем у многих.