Калигула

Виниций кивнул со странным видом, потом подошел ближе и взял за руку. Я чуть не отпрянула от его прикосновения. Он повел меня внутрь дома, где сначала хотел скинуть накидку, но быстро передумал. Я тем временем глотнула вина прямо из кувшина, чем вызвала у мужа легкое недоумение, смешанное с отвращением.

– Почему здесь так холодно?

– Я не могу заготовить больше дров. Хватает лишь на одну печь – в термах.

– Ты сама рубишь дрова?

– Что мне остается? Я же не хочу замерзнуть.

– Я найду кого-нибудь в деревне, чтобы приходили тебе помогать. Назначу им хорошую плату.

– Марк Виниций, мне не нужны твои подачки. Я дочь Германика, а не какая-то бесхарактерная рохля, и вполне способна позаботиться о себе. – Чтобы проиллюстрировать сказанное, я зубами оторвала от кости кусок мяса – почти без усилий.

С удивлением он проследовал за мной в термы, где теперь стояла практически вся хорошая мебель виллы. При входе я скинула туфли, поскольку давно научилась нагревать полы до приятной температуры, которая не обжигает ноги. Виниций огляделся. Он не скрывал, что мое умение выживать произвело на него большое впечатление. Потом опустился на табурет и откашлялся.

– В Риме все идет к развязке, – сказал он обыденным тоном.

– И ты подумал, что стоит нарушить мое уединение и помучить меня осознанием собственной беспомощности?

– Да, – поморщился Виниций, – у меня были сомнения в том, выйдет ли что-то хорошее, если я приеду. Но какие бы противоречия ни разделяли нас, ты моя жена, и я люблю тебя, люблю с того самого дня, когда мы стояли на берегу моря в Анциуме и слушали поздравительные речи. Наш мир вот-вот изменится, и я не могу действовать, не получив твоего благословения – или проклятия. – Подобное вступление не предвещало ничего хорошего… – Ты знаешь старого Вителлия? Не того толстяка, который увлекался скачками и одно время все лип к твоему брату, а его отца, Луция Вителлия?

– Кажется, видела его пару раз на каких-то церемониях.

– Он был наместником Сирии, но сейчас вернулся по приказу императора. Когда он появился при дворе, то пал ниц и распростерся перед Калигулой. Я не видел ничего подобного. Бывший консул лежит в пыли у ног императора. Очевидно, это какая-то восточная традиция, которую он привез с собой, желая угодить Калигуле. Его поступок положил начало какому-то разгулу низкопоклонства. Теперь во время трапезы аристократы Рима сидят у ног твоего брата. Как рабы, Ливилла! Как последние рабы!

– Так велит им мой брат?

– Нет, не велит. Но он не делает ничего, чтобы прекратить это. Его забавляет то, как унижаются перед ним последние римские сенаторы. Проходя мимо патрициев и всадников, Калигула протягивает руку, чтобы они целовали ее, но ничего не предлагает им.

– Ты хотел бы, чтобы он целовал их руки в ответ?

Странно было защищать человека, который изгнал меня на этот крошечный остров, и, признаюсь, новости, привезенные Виницием, не радовали. Я легко могла представить, как после утраты всего, что было ему по-настоящему дорого, в характере Гая берет верх его темная, гневная, язвительная сторона. И все равно он мой брат, и я отчаянно цеплялась за память о том замечательном человеке, которого поддерживала и любила всю нашу нелегкую жизнь. Разве могло быть иначе? Мы дети Германика, связанные кровью. Мы идем вместе до горького конца.

Глаза Виниция сердито заблестели.

– Он не должен целовать им руки в ответ, я согласен. Но при этом Калигула целует руки вольноотпущенников, чьими услугами пользуется, открыто отдавая им более высокое место при дворе, чем сенату. Это оскорбление. Такое поведение недопустимо. Тем не менее сенат стерпел и это, стараясь вернуть его расположение. В прошлом месяце старший Вителлий предложил, чтобы императора признали божеством и оказали ему соответствующие почести. При жизни, Ливилла, а не после кончины, как это было сделано в отношении его предшественников. Представляешь? Бог правит нашей империей, словно мы египтяне или эллины! Сенаторы посвятили ему храм на Форуме, и теперь этот храм соединяется с дворцом на холме прямо через храм Кастора и Поллукса. Сенат обесчестил священных близнецов, превратив их храм – один из старейших в Риме – в проход к императорскому дворцу.

Пожалуй, это уже чересчур. Неужели автором этой нечестивой идеи был Калигула? Или все-таки сенат? Хотя это не важно. В глазах Рима имело значение только то, что было сделано.