Калигула

По моему глубокому убеждению, любые планы Калигулы на трон возникли в тот период под влиянием тех, кто нас окружал. Он счастливо прожил бы всю оставшуюся жизнь как сын благородного Германика и не более того, но теперь осознал, что подобное будущее ему не суждено. Назвав Калигулу наследником, император лишил его всяких надежд на нормальную жизнь, если она вообще была возможна, учитывая историю нашей семьи. Брат не мог больше делать вид, будто наследование его не касается. И если не убедить императора в необходимости отдать предпочтение одному или другому преемнику, то Рим обречен на раскол в процессе борьбы Гемелла и Калигулы за трон.

Брат повел осторожную, тонкую игру по сближению с Тиберием. Гемелл, кажется, ничего не замечал. Полагаясь на крепость родственность уз, он считал свое положение неуязвимым и при виде Калигулы лишь презрительно ухмылялся. Тем временем мой брат при неизменной поддержке своего тестя Силана все увереннее ориентировался в опасных водах императорского двора. Он начал играть с Тиберием в стратегии и позволял императору выигрывать как можно чаще – с целью подтвердить свою слабость, но порой оставлял победу за собой, чтобы старик не догадался, что ему поддаются. Также у них появилась привычка обсуждать философию и политику. Иногда в такие моменты я оказывалась рядом с ними и слышала их диспуты. К моему удивлению, Тиберий, при всей его испорченности и паранойе, в вопросах логики, риторики и полемики сохранял завидную остроту ума.

– И ум, и душа являются неотъемлемой частью тела человека, – заявил как-то император после того, как они с Калигулой проводили взглядом очередного несчастного, сброшенного с террасы в море. – Будь иначе, то можно было бы ожидать, что ум или душа зацепятся за что-то и останутся здесь, когда тело покинет эту юдоль. Все части тела, физические и иные, составляют по природе единое целое. Их можно разделить только силой, что мы и наблюдали неоднократно.

Мой брат улыбнулся:

– Но ведь еще Лукреций отмечал: бывает, что рука болит, а нога у того же человека цела и здорова – это ли не доказательство того, что части тела раздельны?

Император довольно хохотнул:

– Ты умен, Гай, и хорошо начитан, но забыл о том, что боль в руке осознается не рукой. Тело переносит боль из одной части в другую. Как говорил Аристотель, «нет ничего в разуме, чего первоначально не было бы в чувствах». Если тело, душа и ум не единое целое, то почему мы плачем, когда нам отдавят палец на ноге?

Я не сомневалась, что у брата в запасе нашлось бы немало контраргументов, но он предпочел отдать победу Тиберию. Император, чрезвычайно довольный, похлопал Калигулу по плечу и приказал, чтобы принесли еще вина – смочить горло перед новой дискуссией.

С течением времени я полюбила слушать, как они спорят. Особенно мне нравилось, когда Гемелл, намереваясь уязвить моего брата, вмешивался в диалог, но своими непродуманными и наивными выпадами только подтверждал собственную глупость.

– Эпикур говорил, что никакое наслаждение само по себе не есть зло, – заметил как-то раз мой брат, попивая вино, – но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем удовольствия.

– Однако, – с увлечением подхватил Тиберий и затряс указательным пальцем, – у Платона сказано, что только добродетельный человек может испытывать истинное счастье.

Калигула кивнул в знак того, что принимает возражение, и я с улыбкой подняла голову от свитка со скучными трудами. И тут, на свою беду, открыл рот Гемелл:

– Диоген из Тарса говорил, что наслаждение – это конец человеческой жизни.

Мой брат и император переглянулись, и старик состроил гримасу:

– Ты хотел сказать – Диоген из Эноанды, мой мальчик. И при этом совсем не понял его слов. Он считал, что наслаждение лежит в конце жизни того человека, который был достаточно добродетелен. И я бы сказал, что это еще один довод в мою пользу.

Калигула повторно склонил голову, принимая свое поражение, но при этом на губах его играла легкая улыбка. Император взревел в приступе триумфального хохота, а Гемелл, весь красный от злости, плюхнулся обратно на свое ложе и с удвоенным рвением продолжил возлияния. Я обожала подобные сцены.

Как-то в самом начале лета мы все расположились в просторном, сияющем желтым цветом стен зале с фигурными окнами и наблюдали за страшной бурей, разыгравшейся над склонами Везувия и превратившей жизнь помпейцев в кошмар. По какой-то причуде Юпитера сезонные штормы, которые бушевали на материке, обычно не затрагивали Капри, и пока прибрежные поселения заливало водой, над островом светило солнце.