Калигула, или После нас хоть потоп

Иное слово скрывает великую тайну. Бальб слышал, как она произнесла это простенькое "только завтра?". Да она точно в любви призналась этому негодяю! И Фабий это слышал. Лицо его прояснилось, и он равнодушно сказал:

-- Сегодня после обеда тут неподалеку у меня будет дело. Если хочешь, я скажу тебе, что мы будем играть...

-- Да, да, да! -- засмеялась она.

Фабий резко повернулся и медленно пошел прочь. Он не оглянулся. Сорвал по пути прут и хлестал им направо, налево, злясь на самого себя. Спятить с ума из-за девчонки!

Бальба трясло от бешенства. Он потихоньку выбрался из дома и нагнал Фабия. Решительно загородил ему дорогу. Встал перед этим верзилой, похожий на взъерошенного котенка. Гнев придал ему сил.

-- Откуда ты взялся тут ни свет ни заря?

-- Здравствуй, Бальб! -- поздоровался Фабий. -- Я вышел размяться и немного подышать...

-- Ай-яй-яй, -- застонал Бальб. -- И очутился как раз перед моим домом?!

Фабий понял, в чем дело. Лгать ему не хотелось.

-- Ну да. Я пришел посмотреть, не проснулась ли Квирина.

-- А почему бы тебе не оставить ее в покое, -- кинулся к нему горбун. Длинные руки его метнулись к лицу Фабия. -- Зачем ты ей голову морочишь? Зачем с толку сбиваешь? -- Бальб задыхался,

Фабий отстранился.

-- Что ты, Бальб! Она в моей труппе. У нас общая работа...

-- Я знаю твою работу! -- взревел горбун. -- Отлично себе представляю, что это за работа, когда дело касается красивой девушки. Стыдись! Она дитя! А ты? -- Резкие слова сами слетали с языка, и удержать их он не мог. -- Ты ветрогон, драчун и гуляка. Ты бабник!

Фабий слушал его рассеянно, а потом задумчиво произнес:

-- С Квириной все не так. Квирина -- совсем иное...

-- Иное, иное! -- ехидно передразнил Бальб. -- Болтовня! У всех у вас одна песенка! Нашел оправдание! Совсем с ума свел девчонку! Позабавишься да и бросишь. К чему притворяться? Пройдоха!

Брови Фабия угрожающе сдвинулись. Приподнялась рука, держащая прут. Бальб чуть попятился, облизнул пересохшие губы и сменил тон.

-- Послушай, Фабий! -- начал Бальб просительно. -- Ведь у тебя много женщин, верно? Оставь Квирину в покое! Одумайся! Ну что тебе в том, что ты ей жизнь испортишь? -- Он выпятил грудь и почти выпрямился. -- Ведь я за нее в ответе!

-- Я и не думаю портить ей жизнь, Бальб, -- тихо начал Фабий и прибавил нетерпеливо: -- Да и она не ребенок. Сама решит, что ей делать.

Фабий ушел, Бальб стоял и глядел ему в спину. Он погрозил кулаком и крикнул:

-- Бессовестный негодяй! Покажись тут еще раз, я тебя так разукрашу, что родная мать не узнает! Обломаю бока-то!

Горбун весь кипел и дрожал от бессильного гнева. Он забыл про сумку с едой и поплелся по улице к мосту. "Сама решит, что ей делать". Сама решит? Да она в него влюбилась по уши, а уж влюбленные-то глупы, как овцы безголовые, не ведают, что творят. Как же быть, как уберечь ее от этого прохвоста?

Бальб машинально шел дальше, мрачные мысли не давали ему покоя. Он сам не заметил, как угодил в поток работников, идущих через мост Эмилия на левый берег Тибра. Все шумно потешались над одураченным сенатором Авиолой: этакий молодец наш Фабий!

Один только Бальб в этой толпе думал иначе.

16

Дочь Макрона, Валерия, которую народ прозвал "римская царевна", проснулась на ложе из кедрового дерева.

Шевельнулась под тонким белоснежным покрывалом, потянулась, крепко зажмурив глаза. Вот уже несколько дней в них неотступно стоит образ молодого человека.

Валерия улыбается. Желтая ящерица в террариуме, стоящем возле ложа, этого но видит, хотя таращит глаза на свою хозяйку. Она не может видеть улыбки, потому что лицо госпожи покрыто толстым слоем теста, замешенного на ослином молоке, чтобы кожа была нежной. Под такой неподвижной маской улыбки не увидишь.

Ей хочется открыть губы для поцелуя, но маска из теста стягивает их и мешает.

Она медленно открывает глаза. На красном занавесе, отделяющем кубикул от балкона, мелькнула тень. Открытые глаза Валерии напряженно следят, как вздувается и опадает ткань. Зрачки расширяются, они ловят движение тени, движение бесстыдное, порывистое, убыстряющееся, как возбужденное дыхание женщины.

Она крепко зажмурила глаза. Закрыла их руками. Напрасно. Видение не исчезает. Наоборот, оживает и надвигается на нее.

Валерия видит себя такой, какой она была несколько лет назад: все время одно и то же движение, повторенное тысячи раз, пережитое тысячи раз без чувств, до изнеможения, до отвращения. Обессиленные бедра, рот, пахнущий чужими запахами, омерзение, пустота...

Ее отец, погонщик волов, был освобожден хозяином от рабства и завербовался в армию. Мать с дочерью остались в деревне.