Калика перехожий

Многие из воинов поступали дружинниками к киевским князьям, однако, если в Византии варяги были просто наемниками, то на Руси дружинники были причастны к власти, без совета с дружиной князь не предпринимал никакого важного дела. Дружинники владели обширными усадьбами с множеством челядинов и холопов. Знатные бояре имели свои дружины из младших родовичей. Собирали дань для князя, часть этой дани шла в пользу бояр-наместников и их дружинников.

«Прямо не государство получается, а банда батьки Махно, живущая по понятиям братков, во главе которой стоит пахан, именуемый великим князем», – непроизвольно выскочило сравнение.

Вот, опять! Из каких глубин памяти, по каким извилинам мозга пришло сравнение с батькой Махно? Махно! Махно! Кого же ему подсунула чертовка память? Нет, не помнит! Промелькнула мысль и исчезла в никуда.

Действительность он и не мог воспринять по-иному, информации было маловато. На самом деле, это правда, князья, имевшие столы на Руси, жили в главных волостных городах, в ратных делах опираясь на дружину и бояр. Бояре, служа князю, занимали важные посты в управлении городской общиной, получали в кормление младшие города и села. Свободные граждане старшего города, пригородов и близлежащих сел образовывали ополчение. Свободное население было поголовно вооружено и в совокупности составляло «тысячу», делившуюся на «сотни».

Городские и торговые новости узнавались на торгу. Торговые сделки осуществлялись только при свидетеле – весовщике, собиравшем весовой сбор в пользу казны наместника, отчитывавшегося перед князем. Средняя цена раба не поднималась выше пяти гривен. Челядин находился в полной и безусловной власти своего господина. Это – забитое и бесправное существо, отличающееся от животного лишь речью. Но челядь – это не просто рабы, а именно пленники-рабы. За коня платили две-три гривны. На четыреста гривен можно было купить сто пятнадцать кобылиц или двести коров, или две тысячи баранов. Торговля здесь шла полным ходом. С курских рынков вывозились меха, рабы, воск, мед, лен, полотно, серебряные изделия.

Купленные товары загружались на корабли. Вниз по течению рек шли одиночные корабли, а иной раз и целые флотилии из сотен лодий отправлялись на юг в Константинополь и на юго-восток, пересекая море, плыли в страны Азии. Это был всего лишь один из торговых путей.

* * *

Дикое поле. Это не ровное, как бильярдный стол, поле зеленого цвета весной и не равнина с пожелтевшей, выгоревшей на летнем солнце травой. Земная твердь, изрезанная реками и оврагами, которые подмывают почву и оголяют мел горных срезов, покрытых обильной буйной растительностью лесов на севере, переходит в лесостепь – ниже по течению Танаиса – Великого Дона, через пять сотен лет окончательно закрепившего за собой имя Северский Донец. Это – степь, поросшая седым ковылем, с оврагами и балками, курганами и целым ареалом стариц и разветвлений водной магистрали – в срединной части. Ближе к югу ровное полотно колышущегося моря трав от чабреца и ковыля до полыни.

Флотилия из пяти лодий, главенство в которой взял на себя торговый человек из Посемесья, Гнат Косой, уважаемый всеми курский купец, везла на продажу помимо воска, меда и пушной рухляди еще множество рабов. Такой товар купцы везли не впервые, знали, чем рискуют, и знали, чем окупится риск, если удача повернется к ним лицом. Суда шли по широкой глади реки на веслах, корабельщики без напряга добавляли ими ход, чуть прибавляя скорости, помогая лодьям идти быстрее течения Донца. В унисон поскрипывали по бортам уключины, да и сами корабли, словно живые существа, издавали каждый только ему одному характерный звук дерева, голос большой лодки. Паруса, подвязанные на мачтах, пока не использовались.

Остались далеко позади за кормой меловые горы, с громадой скал, стоявших белесой стеной по левую руку от бортов. Лес плавно перешел в степь, и через окна кустарников и деревьев по берегам реки на пойменных лугах можно было любоваться желтыми и красными тюльпанами. Весной приятно путешествовать по воде: тепло, но не жарко, красиво и зелено, но это только если ты не прикован цепью к кольцу на полу такелажа.

– Э-хе-хе! – тяжело вздохнул сосед по рабской лавке, худой крепкий старик со старым шрамом, пересекавшим бровь, которого торговец прикупил за сущие гроши, можно сказать, получил в нагрузку к товару. – Видать от чужбины не отвертеться. – Искоса глянув на молодого парня, позавидовал: – Ты-то вон молодой да крепкий! Ежели фарт будет, может, сбежишь, вернешься в земли полоцкие, а мне, уж чую, назад дороги не будет. Видать, придется в землицу чужую лечь.

– Как же, сбежишь от этих мироедов! Так что не боись, дед, вместе ляжем.

Сосед, понизив голос, зашипел в ухо, через щербатый рот выплескивая капли слюны молодому на щеку:

– Глуповство баишь, молодой! Оно-то конечно, живые и мертвые пред богами равны, потому как души вечны… – пошамкал ртом. – Только рано тебе ишо про Ирий думать. Ежели все поляжем, кто отомстит за поруганные очаги. Ты свободным рожден, так будь им даже в колодках рабских. Ты в челядины где угодил?