Калинова яма

Гельмуту не нравился нездоровый блеск его глаз. Ему не нравилось, что он говорил. Так говорят либо идиоты, либо…

Гельмут достал из портсигара предпоследнюю папиросу, закурил.

Мужчина в бежевом плаще повернул голову в сторону окна.

Да нет же, нет, показалось. Он просто читает газету и, может быть, кого-то ждет.

Во сне или не во сне?

Небо становилось темнее, облака — тяжелее.

Гельмут вдруг почувствовал легкую дрожь в пальцах.

— Сейчас, сейчас… — говорил связной.

— Быстрее, — холодно сказал Гельмут.

А может быть, он специально тянет время?

Тянет время до прихода людей в васильковых фуражках.

Волна жгучего холода прошла по его спине.

— Да что вы там возитесь? — Гельмут ударил кулаком по подоконнику и резко выдохнул табачный дым.

— Не надо меня подгонять, пожалуйста, — связной тоже чуть повысил голос в ответ. — Радиотехника — сложная вещь.

— Включите уже этот чертов передатчик.

— Сейчас, сейчас…

Гельмуту казалось, что связной попросту беспорядочно перебирает рычажки, ручки и переключатели.

Он снова отвернулся в сторону окна. Детей в песочнице уже не было. Мужчина в бежевом плаще снова посмотрел на гостиницу.

В коридоре послышались шаги. И снова стихли.

Это просто постояльцы.

Господи, да что же такое, почему он так долго возится. Он тянет время. Он тянет время. Тянет время. Люди в васильковых фуражках. Майор Орловский.

Что-то страшное, черное, злое вместе с обжигающим холодом нарастало внутри, распирало, мешало дышать, заставляло пальцы дрожать.

Он оглянулся на связного: тот стоял, склонившись над передатчиком, и его лицо в тени казалось абсолютно черным.

Гельмут на несколько секунд перестал дышать.

Нет, показалось. Просто лицо.

Связной усмехнулся.

Нет, черт, тоже показалось. Просто скривил губы.

Не отрывая глаз от лица связного, Гельмут пошарил сзади по подоконнику, нащупал рукоять финского ножа, крепко сжал в руке. Отошел от окна — так, чтобы связной не видел ножа за спиной.

Что-то тяжелое и горячее бурлило внутри, разгоняло стук сердца, и оно колотилось, как колеса поезда, когда он засыпал, уезжая из Москвы.

— Сейчас. Сейчас, — бубнил связной себе под нос.

Он еще ниже склонился к передатчику, и лицо его в тени стало еще чернее — и он прищурил один глаз.

В коридоре снова послышались шаги. И снова исчезли.

Гельмут бросил взгляд на окно — скамейка была пуста.

У связного было черное лицо с одним глазом.

Горячее и обжигающее, клокотавшее внутри, прорвалось.

Гельмут бросился к связному, схватил его левой рукой за плечо, развернул и со всей силы всадил нож в живот.

Глаза связного округлились от ужаса, он захрипел, и лицо его больше не было черным, но черной была его кровь, хлынувшая изо рта.

Глаза, глаза, эти глаза, господи, ненавистные глаза.

Гельмут вытащил нож и всадил его в живот еще раз.

И еще, и еще, и еще.

Связной повалился вниз, Гельмут, не вынимая ножа из живота, опустился на колени, схватил его за волосы и запрокинул голову.

И еще ножом в живот, и еще, и еще.

Горячее и липкое заливало руку и рубашку, еще сильнее раззадоривало, и ему казалось, будто оно пахло, пахло чем-то пряным и кисло-сладким.

Гельмут бил связного ножом в живот — резкими и судорожными движениями, с силой сжав зубы, хрипя и задыхаясь от ненависти: «На, тварь, получи, и еще получи, и еще, — и снова ножом в живот, и снова, по самую рукоять, чтобы хлюпало, булькало и хрипело, — и еще, и раз, и два, и три, получи, тварь, нечисть, сдохни, захлебнись собственной черной кровью, захлебнись своей чернотой, — и еще ножом в живот, и еще, — вот тебе моя ненависть, вот тебе моя сила, гляди своими стеклянными глазами, как ты умираешь, как я убиваю тебя — вот, я совершаю твое убийство, я бью тебя ножом, — и снова, и снова, — и мне нравится смотреть, как ты умираешь, как я убиваю тебя — это так сладко, быстро и яростно, получи ножом, еще получи, тварь, змея, собака, хрипи, умирай, истекай кровью, вот же она, эта кровь, твоя кровь, тварь — раз, раз, раз, — и еще, и еще, и еще раз, и еще, — сгинь, пропади, подыхай, умри, умри, умри, умри».

Гельмут отдышался и медленно встал с колен, облокотившись на стол, не выпуская нож из руки.

Связной медленно сползал на пол, в темно-красную лужу. Он больше не хрипел. Его рубашка, разодранная ножом, была вся в крови.

«Господи», — подумал он.

Дышать было очень тяжело.

Гельмут посмотрел на свои руки — кровь залила их по локоть, кровь расползалась алыми пятнами по его рубашке и брюкам, капала на пол с ножа.

Он бросил нож к ногам связного. Провел рукой по волосам — было мокро, горячо и липко.

За окном зашелестел дождь.

Гельмут открыл портсигар и достал окровавленной рукой последнюю папиросу.

Чиркнул спичкой, закурил, затянулся.

От первой же затяжки зашумело в ушах, отвратительный ком поднялся из желудка к горлу, подкосились ноги. Гельмут пошатнулся и схватился за стол. Его стошнило.

Он вытер окровавленной рукой дрожащие губы, снова затянулся папиросой, закашлялся.

Бросил окурок в лужу крови, затоптал.

«Что я наделал, черт, что я наделал», — думал он, и все его тело вдруг передернуло резкой судорогой.